Ирина Кнорринг: Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

Префект Бизерты, не дожидаясь распоряжений из Парижа, предоставил на выбор Корпусу один из лагерей и фортов береговой обороны, находящихся вблизи Бизерты. После осмотра мест комиссия во главе с капитаном II ранга Н. Н. Александровым остановила свой выбор на форте «Джебель Кебир» (там будет базироваться Морской корпус) и лагере «Сфаят» (там будут жить гражданские лица и обслуживающий персонал корпуса).

Ирина с родителями разместилась в Сфаяте, Н. Н. Кнорринг преподавал в Морском корпусе «Историю русской культуры» (позднее он был и представителем бизертинского отделения Русского Исторического Архива в Праге). Ирину же решено было отдать в пансион при монастыре Сионской Божьей Матери, имевший свое отделение в Бизерте, где она получила бы образование и выучила французский язык. Ирина пробыла там недолго, заявив, что к монахиням больше не вернется. Дневник расскажет — почему. И ее образование продолжилось среди кадет, в школе Морского корпуса, расположенной на броненосце «Георгий Победоносец».

Поскольку в Дневнике много строк посвящено «гардам», «корпусным дамам» и «адмиралам», скажем несколько слов о Морском корпусе.

Открытие Морского корпуса в Севастополе должно было восполнить нехватку военно-морских кадров в Русском Императорском флоте. Первый набор кадетов в Морской корпус был произведен в 1916 г. После февральской революции учащиеся (кадеты) были распущены на каникулы на неопределенное время. Однако 17 октября 1919 г. состоялось торжественное открытие Севастопольского Морского кадетского корпуса. Директором корпуса был назначен контр-адмирал С. Н. Ворожейкин. Обучение продолжалось один год. В начале ноября 1920 г. кадеты и преподаватели Морского корпуса вместе в участниками Белой армии и их семьями покинули родную землю. Одна из рот Морского корпуса в Бизерте была сформирована из кадет, прибывших весной 1920 г. из Владивостока в Севастополь под руководством капитана Китицына (Владивостокская рота). Заметим, что после очередного выпуска роты Морского корпуса перенумеровывались; поэтому данные им неформальные названия весьма актуальны. Ирина училась с 3-ей, потом с 4-ой ротой. Она не только на уроках общалась с кадетами, они заходили вечером, дружили не только с ней, но и с Марией Владимировной. И в Бизерте продолжались кадетские традиции, так называемые усыновления. Дружбы перетекали во влюбленности и наоборот. Описанные — подробно и искренне — на страницах Дневника моменты «взросления» — Ирины и ее собеседников — интересны как сами по себе, так и в качестве пособий для родителей: Ирина постоянно пересказывает суждения «старших» и свои разговоры с родителями. Природное отвращение ко лжи (солгать для нее — значит, совершить насилие над собой), конечно, не помогает ей в жизни, делая любую ситуацию еще более напряженной.

Много любопытного и неожиданного мы узнаем о деталях бизертского быта — работа «корпусных дам» в пошивочной мастерской, муштра дорвавшихся до власти новоиспеченных офицеров (вчерашних кадет), радость от переезда в новую «кабинку» (так называли часть пространства в бараках с легкими перегородками вместо стен), способы ухаживания кадет за барышнями и т. д. Ирина пела в хоре, большую радость находила в долгих прогулках — пеших и велосипедных, она научилась кататься на велосипеде в Сфаяте в 1924 г. Много было травм при учении, но и здесь сказался ее настойчивый характер: «Как нога заживет, опять пойдем…» Позднее они с мужем, Юрием Софиевым, объездят много уголков Франции на велосипедах, с палаткой (в 1935 г. Юрий наконец подарит жене велосипед, и в их жизни начнется «новая эра»).

Дамы часто устраивали «чашки чая», были и танцы, и вечеринки. Однако быт был весьма однообразен, и «спать ложились рано». Зато взгляд обострялся, и в Дневник писала Ирина почти каждый день, что стало «сфаятской привычкой». Эту традицию она тщетно пыталась возобновить позднее, в Париже.

Между тем положение молодежи в странах эмиграции внушало все большее опасение, что чувствуется и в записях Ирины. Наблюдалось глобальное нравственное падение кадет: нежелание служить в эскадре, пьянство, наркомания, череда попыток самоубийств и т. д. Тревогу по этому поводу ощущали многие научные, общественные и культурные организации, формировавшиеся в эти годы за рубежом. Обострение положения русских в Тунисе связано и с объективными факторами: постоянное сокращение эмигрантских пайков, отсутствие рабочих мест, чуждый климат и т. д. Что касается судьбы молодежи, то лишь в Чехии и Югославии правительства создавали условия, возможные для учебы русской молодежи (заметим, что будущий муж И. Кнорринг — Юрий Софиев, перебравшийся в Сербию, учился в Белградском университете).