Вадим Бакатин - Избавление от КГБ

Некоторые рвутся к оперативным архивам, преследуя далеко не благовидные цели.

Прошу москвичей проявить выдержку, не поддаваться стихии эмоций, подстрекательским и провокационным призывам…

…Есть все возможности, чтобы органы КГБ никогда больше не стали орудием преступной политики.

Прошу вашей поддержки…»

После того как памятник убрали, все на время успокоились.

При этой напряжений обстановке и обилии дел в КГБ значительную часть времени в конце той памятной недели пришлось провести в Кремле, у Горбачева.

Президент все еще оставался Генеральным секретарем ЦК КПСС, руководство которого в дни путча его фактически предало. Была явно двусмысленная, противоречивая ситуация, затягивать которую было невозможно.

А подобный вандализм уже был в нашей истории — в семнадцатом году. Сносились памятники царям, императорам и т. д. Увы, похоже, мы ничему не научились за эти годы. А что касается новых символов, то вряд ли стоит их устанавливать здесь. Раз уже убрали, то следует, наверное, просто разбить на этом месте клумбу и посадить цветы.

Вечером в воскресенье прозвучали известные обращения Горбачева к партии, которые потом во всем мире назвали историческими. Та пуповина, которая связывала государственную власть с ЦК КПСС, была перерезана.

Могу свидетельствовать, что Президент — он же генсек — долго не хотел этого. Даже вернувшись из Фороса, преданный своими ближайшими оппонентами-однопартийцами, он не мыслил для себя разрыва с партией. Он вынужден был сделать это вопреки своему желанию. Партийная элита была против реформатора генсека, а надежда на поддержку «партийных масс» иллюзорна. Как политик, Горбачев не мог не понимать, что государственная власть (президент), не опирающаяся на партию или партии, обречена. Но такой опоры в КПСС у него не было уже давно. Он тянул сколько мог. Но наконец фактический разрыв был оформлен юридически.

Проблема формальной департизации КГБ была решена неожиданно очень легко. После государственного переворота последовал Указ Ельцина, приостанавливавший деятельность российской компартии.

Я считал и считаю сейчас, что департизация ни в коем случае не должна означать запрет на профессию в зависимости от членства или нечленства в той или иной партии. Запрет на профессию по политическим мотивам — это прямое нарушение прав человека. Но я полностью солидаризировался с той точкой зрения, что партийные структуры не должны существовать в государственных организациях или на предприятиях. (Кстати, в аппарате Президента СССР, Совете безопасности парткома не было.) За воротами же шахты, министерства или Комитета госбезопасности человек вправе осуществлять свое конституционное право на участие в политических организациях.

Именно с таких позиций я подходил к вопросу о департизации КГБ. Приказ по этому вопросу за день до моего прихода уже был подписан Шебаршиным. Парткомы в Комитете свою деятельность прекратили без каких-либо протестов или голодных забастовок. КПСС была слишком дискредитирована, чтобы в ее защиту выступили даже сотрудники КГБ, почти поголовно состоявшие в партии. Впрочем, не обошлось и без маленьких эксцессов. Помню, пришел ко мне на прием сотрудник Комитета, явно взволнованный. «Имейте в виду, — говорит, с трудом сдерживая эмоции, — был и умру коммунистом! Можете выгонять, но от своих убеждений не откажусь!» «Да с чего Вы взяли, что я собираюсь выгонять коммунистов, — отвечаю. — Этак всех надо будет уволить. Важны Ваши профессиональные качества, верность конституционной власти, а то, во что Вы верите, меня не интересует».

Полагаю, что коммунистам КГБ, многие поколения которых безуспешно пытались силой насадить только одну марксистско-ленинскую идеологию, лучше, чем кому-либо, известно, что нельзя насильно заставить людей во что-то поверить или в чем-то разувериться. Нельзя кому-то запретить верить в «светлое будущее всего человечества», тем более что сама идея (не ее воплощение в нашей стране) не так уж и плоха, хотя и утопична. Хочешь верить — верь, но только в нерабочее время.

Департизация стала первым звеном в реформировании КГБ, который должен был стать организацией, служащей не какой-то одной идеологии или партии, а государству, народу, закону.

Конечно, это сейчас, оглядываясь назад, легко анализировать свою работу. Но тогда, в первые дни с их невероятным темпом, десятками встреч, звонков, информационным валом, работу в системное русло ввести не удавалось. Это был калейдоскоп, бешеный ритм, мгновенное реагирование, и если я наделал не слишком много ошибок, значит, повезло.