Сергей Голицын: Записки беспогонника

Однако была существенная разница в тех двух поездках. Из первой я вернулся в совершенно пустом скором московском поезде. Когда же я захотел повторить этот свой обратный маршрут и пришел на вокзал, то увидел возле кассы толпу народа. Оказалось, что уже три дня не давали на Москву билетов. Пришел состав, переполненный военными. Я вынужден был вернуться в Ковров поздно вечером рабочим поездом.

Почему произошла такая разница обстановки на поездах — я тогда не понял, так же как никто — ни в нашей изыскательской партии, ни во всей стране — не поняли «Сообщения ТАСС», появившегося в те дни в газетах и говорившего о концентрации германских войск близ нашей западной границы, якобы «для маневров».

Числа 18 июня моя жена уехала в Москву, повезла показать старшего сына врачам, а также за продуктами. Очень не хотелось мне ее отпускать; уехала она с величайшим трудом.

Наконец, наступил тот выходной день, мирный, солнечный, о котором столько написано и, наверное, еще много будет написано.

С утра вместе с Дусей отправился я в город. Предстояло кое-что закупить, а главное, переговорить по телефону со старшей сестрой жены Можаровской Полиной Михайловной — женой известного изобретателя вооружения самолетов. Мы собирались подробно с ней договориться — как организовать переезд ее семьи к нам на дачу. Переезд предполагалось совершить на легковой машине; мы хотели ее доверху нагрузить продуктами, которых в Москве было куда больше, чем в Коврове.

— Ты слышала новость? — окликнула девушка подругу.

Мы равнодушно прошли дальше. Известно, какие безделицы сообщают девушки друг другу.

— Знаешь, что случилось? — спрашивал юноша старика.

Но они остановились разговаривать слишком далеко.

— Сергей Михайлович, вы слышали, что говорил Молотов по радио?

Меня остановил Сашка — наш бурмастер, весельчак и балагур, типичный урка, еще подростком попавший в лагеря за хулиганство, дважды оттуда бежавший и в конце концов после освобождения поступивший к нам на работу. У нас его очень любили.

— Нет, а что?

И Сашка в двух словах рассказал то, о чем тогда говорил весь мир.

Мы пришли на телефонную станцию, увидели там Николая Владимировича, ожидавшего разговора с Москвой. Ужасная весть подтвердилась.

Только через два часа меня соединили с Полиной.

— Ну как? Вы не отменяете ваш приезд? — спросил я.

— Нет. А почему я должна отменять? — В голосе Полины слышалась обида.

Как видно, она считала начавшуюся войну вроде Хасана или финской. Где-то там бомбят, а у нас по-прежнему спокойно.

Однажды я видел, как на фабрике вдруг выключили ток. И однако в силу инерции все маховые колеса, трансмиссии, станки продолжали некоторое время вертеться с прежними скоростями.

Наверное, нашу страну в первые дни войны можно было сравнить с такой фабрикой. Жизнь как будто вертелась по-прежнему, но, однако, чувствовалось что-то не то в работе механизмов.

Мы, как и раньше, ходили на работу, чертили, считали, заключенных выводили из зоны, в пять утра я вставал, уходил писать пьесу, а в восемь шел со своими реечниками на работу, глядел в трубу теодолита, измерял, записывал и подсчитывал углы…

Но все мы сознавали, что работаем неизвестно зачем, по инерции. Думы наши были далеко от работы.

В газетах появились «сводки Информбюро» с поганым словом «направление», за которым — мы догадывались — скрывалось очень многое. И «направления» носили самые тыловые названия — Минское, Бобруйское… Да ведь это была не Западная, недавно не то освобожденная, не то захваченная Белоруссия. Нет, враг шагал по нашей исконной земле.

Отмеряя линейкой по карте расстояния от границы до Минска и от Минска до Москвы и деля цифры на число дней войны, я приходил к страшным выводам и начинал думать о том же, о чем думало тогда 9/10 всего человечества: «Франция была разгромлена за полтора месяца. А мы?..» Вспоминался недавний разговор за водочкой с геологом Сергеем Григорьевичем Овсеенко. Непобедимые полчища завоевали Югославию, Грецию, высадили тысячный парашютный десант на Крите и вдруг замолчали на два месяца. Мы тогда спрашивали друг друга: — А дальше куда они двинутся? И решили: наверное, в Палестину и в Египет.

Вспоминалась напечатанная зимой в «Правде» фотография: стоит Молотов со смущенной улыбочкой, а его держит под локоток кривляющаяся фигура не то парикмахера, не то клоуна, с клоком волос, свисавшим на лоб. Тогда погостовские мужички один за другим приходили ко мне и подолгу всматривались в ту фотографию. О чем они думали — чужая душа потемки.