Сергей Голицын: Записки беспогонника

15 июля в выходной день была чудесная жаркая погода. Всей семьей, забрав закуски, мы пошли на Клязьму купаться, загорали на песке, баловались, наслаждались. На высокой горе красовался сосновый бор, дальше за синей излучиной Клязьмы высилась другая гора, а на ней старинная шатровая колокольня села Любец, основанного, по преданию, князем Андреем Боголюбским. Он плыл вниз по Клязьме, остановился тут ночевать, и место это показалось ему «любо».

Девятнадцать лет спустя в том селе я купил домик и зажил там. И написал десять своих книг и вот сейчас переписываю эти страницы.

Всю войну я вспоминал тот день, последний день моей мирной жизни. Вечером, когда мы возвращались домой, я увидел у дома, где жила семья Николая Владимировича, запыленную грузовую машину с крытым брезентовым верхом.

Не заходя домой, я поднялся на крыльцо того дома. Меня встретила жена Николая Владимировича Вера Михайловна — не старая еще, милейшая женщина, очень болезненная и измученная долголетними заключениями своего мужа. Она мне сказала, что он приехал один и сейчас с дороги спит, и обещала прислать за мной сына — пятнадцатилетнего Володю.

Я жил через дом. В моей квартире была комната для приезжающих, и там сейчас остановился шофер. Я пригласил его обедать и попытался расспрашивать. Но тот, несмотря на две стопки водки, не развязал своего языка, не сказал, где находятся наши геологи и что они делают.

Ничего не поделаешь — военная тайна.

Пришел Володя и позвал меня к отцу.

Николай Владимирович сидел за самоваром в расстегнутой рубашке, красный, потный и наслаждался, наверное, седьмым стаканом чая. Рядом сидела Вера Михайловна, напротив молодой человек Геннадий Павлов — инженер-цементатор. Усадили и меня пить чай.

Николай Владимирович повернулся ко мне и сказал:

— Вот, Сергей Михайлович, только что я говорил Геннадию Дмитриевичу, теперь повторю вам. Ответьте мне только на один вопрос и больше ничего не расспрашивайте. Желаете со мной ехать?

— Куда?

— Я вам сказал — не расспрашивайте! — И он сердито затряс своей козлиной бородкой.

Я думал не больше минуты и ответил:

— Хорошо, поеду.

Мои попытки косвенными вопросами прояснить истину ни к чему не привели. Геодезические инструменты мне было приказано взять с собой.

Я доложил о том, как свертываются работы в бурпартии, о сожженном талмуде предпочел умолчать.

— Интересно наблюдать издали, как пикируют немецкие самолеты, — неожиданно вставил Николай Владимирович и показал рукой, как это они выполняют.

По одной этой фразе я догадался, что он повезет нас далеко на запад от Москвы.

Отъезд был назначен на завтра — на 16 июля — в 4 часа утра.

Я вернулся домой, сообщил новость жене и Дусе. Собрали они мои пожитки, но немного, всего один чемодан. Зимней одежды Николай Владимирович брать не советовал.

Мы решили, что семья должна остаться на неопределенный срок в Погосте. Дуся только что поступила в колхоз собирать огурцы.

Встали на заре. Никогда в жизни я так тяжко не расставался с семьей. Я хоть и шутил — дескать, «встретимся в другой эпохе», — но комок судорожно сжимал мне горло.

Качаясь на ухабах, машина проехала по деревне, направилась в город, там свернула на шоссе и через полчаса выехала на асфальтовую магистраль Горький — Москва, прямую, как стрела.

Кроме меня и Павлова, Николай Владимирович взял еще двух цементаторов — фамилии их я забыл — и несколько бурмастеров.

Быстро мчались мы по совершенно безлюдному шоссе. Я обратил внимание, что были сняты километровые столбы и столбы с указателями названий деревень и рек; очевидно, чтобы затруднить ориентировку мифическим парашютистам.

Во Владимире нас встретил помощник начальника бурпартии, носивший звучную фамилию Баклажан. Он выдал всем нам зарплату на два месяца вперед. После двухчасовой задержки мы поехали дальше на Москву.

В Москву приехали вечером, когда занятия в Главгидрострое уже кончились.

Николай Владимирович строжайше запретил мне ехать в Дмитров, где тогда жили мои родители и брат с семьей. Он насилу отпустил меня ночевать к московским родным, обязав явиться завтра к 7 утра.

Ночевал я у Бориса Александрова — зятя жены — артиста Театра Красной Армии. Семья его была на чале, а сам он, судя по количеству окурков, видно, с утра играл в преферанс с приятелями-артистами. Ни о чем с ним не говорил, отдал ему для передачи моей семье большую часть денег, с наслаждением принял ванну и лег спать в кухне.