Леонид Бирюшов - По волнам моей памяти (Книга об отце)

День за днём мы ехали домой, ориентируясь по солнцу. Въехали в Сталинскую область, и на рассвете мы все-таки, столкнулись с полицаями верхом на лошадях. Их было четверо.

- А ну, стоять! Эй, цыганва, Вы разве не читали, указ немецких властей о том, что, нужно сдавать в комендатуру оружие, радиоприёмники, транспортные средства, лошадей и прочий скот?

Мы действительно были похожи на цыган. Недели две не брились, оба кучерявые, грязные и оборванные.

- Дядьку, а який це район? Ми ж, той, як це, и їдемо сдавать коня та двуколку, та не знаємо де цей пункт, де примають оце? [13] Дядька, а какой это район? Мы ж, это, как это, и едем сдавать коня и двуколку, да не знаем, где этот пункт, где принимают это?

Мы нарочно старались говорить как цыгане на суржике, смесь русского с украинским языком.

- Это - Красноармейск! Если вы не знаете где комендатура, езжайте за нами, мы как раз туда едем.

И мы в сопровождении полицаев поехали в комендатуру сдавать наш транспорт. Ехали спокойно, полицаи были настроены добродушно, даже угостили нас табачком-самосадом. Оказавшись, на окраине Красноармейска, мы въехали на огороженную территорию, по всей видимости, бывшей машинно-тракторной станции или какой-то базы, где было полно народу. Забрали коня и двуколку, отобрали даже остатки сала, картошки и лука. И, приказав ждать во дворе, полицаи ушли в контору. Они ещё сказали, что нас будут регистрировать и определять на работу.

Мы присели прямо на землю возле высокого забора, допивая остатки воды из фляги. И опять в который раз нам сопутствует удача. Подошел один, пожилой мужчина и сказал;

- Ребята, если вас ещё не зарегистрировали, то тикайте, пока не поздно! Ворота то открыты, и контроля пока никакого нет!

Мы быстренько, в суматохе, прошмыгнули в ворота и бегом свернули на соседнюю улицу. Там мы уже спокойным шагом ушли из города. Лучше обойти его, чем снова рисковать. Мы знали эти места, здесь жил наш двоюродный брат и до войны мы приезжали к нему в гости. Мы почти были дома, до Макеевки рукой подать. И когда бегом, когда шагом, мы преодолели шестьдесят с лишним километров за сутки, и на следующее утро мы оказались у порога родного дома.

От соседей узнали, что отец с матерью и Розой, уехали в Керменчик. Брат Иван, ушёл добровольцем на войну. А на случай нашего возвращения, оставили соседям сообщение с просьбой, чтобы мы отправлялись в село. Кто поможет своим детям, как ни отец? Главное теперь - добраться до родителей. Там у нас оставался дом, ещё до войны, Так что, жить было где, и в селе всегда можно найти, чем прокормиться. Дом в Макеевке отец забил досками, поэтому, переночевав у соседей, я с братом направился в тот край, где мы родились. Где пешком, где на попутной телеге, ещё через два дня мы прибыли в Керменчик, ещё сто двадцать километров мытарств.

В селе, наш отец Алексей Григорьевич, снова организовал маленькую мастерскую, по производству кирпича сырца, черепицы, катков и играл на свадьбах. Поэтому был на хорошем счету у сельского старосты, а немецкая комендатура снисходила и на многое закрывала глаза. Когда я и Фёдор появились в селе, отец обратился к старосте с просьбой выправить «аусвайс» [14] Удостоверение личности для сыновей. И староста через комендатуру выполнил просьбу деда. Документ гласил о том, что греков в Красную армию не призывают, что вроде - не достойны этой привилегии, и будто они люди второго сорта. А для немцев греки никакой опасности не представляют и к нынешней власти относятся лояльно. На что только не пойдёт отец, что бы уберечь своих детей, на какие только хитрости и унижения, переступив через свою гордость и самолюбие. Но результат был достигнут, «аусвайс» был получен. Этот документ, конечно, не соответствовал действительности, и греки так же ненавидели фашистов, и воевали за Родину на фронтах, как цыгане и евреи. Но зато теперь они могли свободно перемещаться и предъявлять документы по требованию полицаев или немецкого патруля.

Отец не любил вспоминать этот период жизни после плена, унизительное проживание под контролем полицаев, бездействие, невозможность как-то помочь своей стране быстрее избавиться от «коричневой чумы». Это его угнетало, и он чувствовал себя беспомощным и безответным существом. В то же время он понимал, что нужно терпеть и не подавать вида, что он ненавидит и презирает «новый режим» всем сердцем.

Когда немецкие солдаты двенадцатого сентября 1941 года вошли в село, дед Алексей уже наладил свою жизнь. После взрыва шахты «Старочайкино» в июле переехал снова на свою родину – Керменчик. Кермен, в переводе с греческого на русском – жернова, мельница. На украинском – млын. Значит, село было хлебное, мололи пшеницу, рожь на муку, мир и доброта царили в общении между селянами и всегда приходили на помощь друг к другу. Короче, жили одной большой семьёй.