Алексей Шерстобитов - Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера

Активность группировки в 1999 году снижается. Грибков говорит, что убежал. И остальные говорят, что по полгода бегали, пытаясь скрываться, чтобы их не нашли. Происходит период взросления этих людей, они воспринимают все это по-другому. Эти люди могут найти в себе силы, чтобы сопротивляться происходящему. Это же происходит с Шерстобитовым, он отказывается совершать взрыв на Введенском кладбище, где собралась "Измайловская" группировка, понимая, что там находится 30 человек. Отказ совершить убийство Деменкова, который болен и не представляет опасности. Отказывается от убийства Гульназ Сотни-ковой, женщины-предпринимателя. Это говорит о многом, и в том числе о том, что человек решил покончить с прошлым. И после он говорит, что он отошел от всего происходящего и уже не совершал преступлений.

Он был готов к тому, что с ним произошло. Когда его задержали, он в тот же день начинает давать показания. Нет необходимости приводить доказательства. Он нашел в себе мужество рассказать обо всем.

Я предлагаю оценить его жизнь за этот промежуток жизни и дать оценку. Благодаря его позиции его близкие остались живы. Он признает свою вину. Недавно умер Приставкин — это человек, который ездил по тюрьмам и занимался помилованием заключенных. Юристы спросили его: "Почему Вы этим занимаетесь?" И он ответил: "Милосердие-понятие не юридическое". Я хочу добавить от себя, что это понятие человеческое. Прошу признать моего подзащитного достойным снисхождения».

Так выглядели мои и моего защитника выступления — не такие длинные, но произведшие впечатление на присяжных. Оставалось последнее слово.

перед вынесением присяжными заседателями вердикта от 22 сентября 2008 года.

— Уважаемые присяжные заседатели! Уважаемый суд! В моей семье я единственный офицер, который не получился. Отец учил меня: "Делай, что должен, и будь, что будет". Наступил 2006 год, уже шесть лет живя обычной жизнью, у меня была дилемма: либо скрыться, либо остаться с семьёй. Я сделал выбор в пользу, разумеется, последнего, понимая, что когда-нибудь, возможно, живя в одном месте, меня найдут — это просто. Я сделал выбор, понимая, что если это случится, то единственным правильным будет для меня признать свою вину во всех своих деяниях.

Я буду вам благодарен, если вы решите, что я "достоин снисхождения". Это будет для меня значить, что когда-то будет возможность вернуться к тем людям, которых я люблю и которые любят меня.

И я буду благодарен, если Вы не посчитаете меня "достойным снисхождения" — это будет справедливо».

Финальным аккордом стало напутствие судьи присяжным заседателям, перед удалением их в специальную совещательную комнату, где должны были проходить прения по вынесению вердикта. Оно должно было выглядеть нейтрально, к чести «Его чести», оно и было таковым, но всё же несколько заглаживало и без того забытые, двухнедельной давности, высказанные позиции защиты, и обвиняемых.

Интересно заметить, что в своей речи господин П.Е. Штундер произнёс фразу в наставление этим двенадцати, акцентируя внимание на том, что если в вердикте окажется «достоин снисхождения», то он, как представитель закона, не будет иметь права назначить мне наказание более 2/3 от максимального срока, то есть менее 17 лет. Но…

Понятно, что сказанное было для разъяснения Уголовного Кодекса, но между строк явно читалось: если будет снисхождение, то окажется ли достаточным наказание, которым наказывают обычного убийцу, для этого человека?!

«Я не обещаю вам Лёгкой победы и радости.

Я обещаю вам Кровь, пот и слёзы…»

Уинстон Черчилль

Двенадцать человек вынесли вердикт, давший мне надежду на новую жизнь. В любом отрезке есть конец, а 18 или 23 — это уже частности, я же верю в лучший исход.

Итак, по всем 72 вопросам, я и ещё один человек из нас четверых — Сергей Елизаров, кровный брат обоих Пы-лёвых, но, похоже, вобравший в себя всё самое лучшее от родителей, оставив наихудшее Олегу, а лавры Андрею, — получили «СНИСХОЖДЕНИЕ». Но это было не сразу, а ещё через две недели, равные, как показалось, двум жизням. В ожидании физиологически я чувствовал себя отлично. Спортивные нагрузки «тюремного фитнесса», увеличенные на этот период в два раза, забирали большую долю отрицательных эмоций, правда, разум производил их в масштабах просто громадных, и поглотить их в состоянии было только чудо. Если говорят о муках адовых, то, скорее всего, имеют в виду именно истязания души, а не тела, которое может превозмочь боль и привыкнуть к ней. То же, что происходит внутри нас, — сводит с ума, отнимая силы.