Владимир Гнеушев - ТАЙНА МАРУХСКОГО ЛЕДНИКА

“Иван... Мешков инженер из Баку. з .... 42 г.”

Там были еще отчество и месяц, но их, к сожалению, я забыл. Фамилии остальных трех солдат были написаны в верхней, истлевшей части записки.

Рядом с туром – окоп, в котором мы нашли много деревянных самодельных ложек. Бродя по высоте, среди глыб я обнаружил патронташ. От прикосновения он рассыпался, и из него полетели обрывки тетрадного листа. Разбирая огромные глыбы, мы по клочку, стараясь не потерять ни одного кусочка драгоценной находки, собирали это письмо, написанное; очевидно, перед последним боем. Написано было синими чернилами на грузинском языке. Сложив обрывки непонятно кем и зачем изорванного письма, мы увидели сверху листа текст, а под ним фамилии. Против последней фамилии стояла цифра “43”. А скелетов на вершине всего пять. Где же остальные? Может быть, когда кончились боеприпасы, красноармейцы предпринимали отчаянную попытку пробраться к своим, и темной ночью, оставив тех добровольцев (чью записку нашли в туре) прикрывать отход, спустились по отвесным скалам на юг, в Грузию.

Или бойцы поднялись в последнюю атаку и, сметая все на своем пути, ринулись вниз на головы наступающих немцев, полегли в неравном бою на склонах перевала?

Через несколько дней мы были в Сочи. Отсюда я уезжал домой, в Ялту, у меня продолжались каникулы. Записки передал ребятам с просьбой отвезти их в Москву в институт криминалистики. Приехав в Москву через месяц, я узнал, что записки попали по назначению...

И еще. В память о жестоких боях за Кавказ храню привезенные с перевала гильзу крупнокалиберного пулемета и стабилизатор от мины. Вместе с осколками снаряда из Севастополя они всегда будут для меня символом воинского героизма и верности Родине...

Мы побывали в Московском институте криминалистики, где подтвердили все, о чем рассказывал Павлотос. В институте долго исследовали полуистлевшие обрывки записок. Полностью расшифровать текст не удалось, но с помощью химикатов ясно проявились фамилии воинов на грузинском языке.

Вот они, эти фамилии: Мосуладзе, Аргвадзе А., Чихинадзе С. Ч., Ревазашвили, Микадзе, Джанджгава, Закаришвили, Джалагания, Саркисян, Тусенян, Девадзе.

Кто они? Какова их судьба? Может быть, кто из них остался в живых, – пусть откликнется и раскроет эту тайну.

Долго ничего не давали о себе знать семьи Иванченко и Розенберг, письма которых были обнаружены на леднике. Обнаружив во льду неотправленное письмо Иванченко к жене Татьяне Петровне, мы считали, что он погиб и его последнее письмо так и осталось при нем на леднике. Мы ждали письма от Татьяны Петровны, и вдруг прислал письмо сам Артем Прохорович Иванченко. Он, наперекор тяжелой солдатской судьбе, остался жив, с достоинством прошел все тернистые тропы войны и теперь работает там же где и до войны, – на Бакинских промыслах. Мы побывали в Баку, встретились с высоким крепким седым человеком с глубокими морщинками на лице. Тогда, в войну, ему было 39 лет, а сейчас еще двадцать следует прибавить. Живет он в Баку с 1930 года. Артем Прохорович во всех подробностях рассказал нам о боях на Марухском перевале:

“В армию меня призвали сначала 22 сентября 1941 года, но потом вернули. Однако в ноябре меня снова призвали, и вместе с другими моими товарищами я сел в эшелон. На четвертые сутки мы выгрузились. Вскоре пас начали обмундировывать. Прибывало все больше людей. В декабре пас распределяли с учетом воинских специальностей. Так я попал в 810-й стрелковый полк.

А вскоре наш полк перебросили в район Сухуми, поместили в хороших казармах, и началось наше обучение, по четырнадцати часов в сутки занятия.

Так продолжалось до середины марта сорок второго года, когда начались налеты фашистских самолетов, и нас рассредоточили по разным местам. Мы снова много занимались боевой подготовкой, изучали матчасть, рыли траншеи по берегу Черного моря. Пятнадцатого августа полк получил приказ выступать. Поздно вечером мы прошли мимо села Захаровки и остановились на ночлег в долине с редким кустарником. Это был последний наш отдых, а затем двое суток готовились к боям: получали боеприпасы, лошадей, ишаков, вьючные седла для них. Получили сухой паек – по нескольку килограммов сухарей, по 800 граммов селедки и 300 граммов сахара на человека. Нам сказали, что это на десять суток. Уже через несколько суток припасы кончились, и каждый питался тем, что находил в лесу и на полянах.

Но еще хуже пришлось нам, когда взошли на лед. Дышать тяжело – воздух разреженный, холодно, голодно. Ноги у всех потертые. Английских хваленых ботинок с толстыми подошвами едва хватило на этот переход: кожа подошв была гнилой, как пробка, и разваливалась на глазах. Многие из нас остались в одних портянках, так как снабжение в те первые дни еще не было налажено.