Захар Прилепин - Подельник эпохи - Леонид Леонов

Помните, как Леонов объяснял Чуковскому, зачем он занимается своей оранжереей — затем, что писать не может так, как ему хочется!

При том, что с какого-то времени ордена Леонову стали вручать непрестанно, по поводу и без повода: одних орденов Ленина было шесть, еще два — Октябрьской Революции и целые россыпи иных.

Единственно, что Сорокин переживает свой фавор до войны, а Леонов вошел в масть после, да и само слово «бесплодие» к писателю малоприменимо — но ощущения автора в определенную пору его жизни и героя все-таки созвучны, схожи.

Схоже с леоновским и насмешливое, порой дерзкое отношение Сорокина к жизни, к действительности во всех ее проявлениях. Сорокин, как и Леонов, смотрит на очень многое с глубинной иронией, а то и с сарказмом… И насквозь советские кинокартины свои он делает с ясным осознанием того, что это всё фальшь, подделка.

Но вот парадокс не только леоновской натуры, но, пожалуй, многих иных людей, мыслящих, сомневающихся: вполне органичное сочетание, казалось бы, противоположных сущностей. Потому что и Вадим Лоскутов, сын о. Матвея, так или иначе высказывает убеждения Леонова и середины 1930-х годов — времени наибольшей веры писателя в советский проект, и более поздние, 1960-х, 1970-х годов его взгляды: когда, после всех передряг и мук Леонов спокойно смог обдумать произошедший в стране гигантский социальный эксперимент.

В мрачном мире романа-наваждения «Пирамида» Вадим пытается выступать адвокатом русского извода социализма — при всех жутких издержках реализации утопии. И тут уже никакой иронии места нет.

Чьи как не леоновские речи произносит Вадим в одной из ключевых романных сцен — в беседе с родителями накануне ареста. Он говорит:

«Происходящий в таком объеме процесс переплава требует собственных температур, порою немыслимых для обыкновенного человеческого вещества. Немудрено, что так часто погорают и самые кочегары! Но печку надо хорошо разогреть, прежде чем сунуть туда всю планету. Никого не убеждаю ликовать по поводу причиняемой боли, зато не отрекаюсь я и от предназначенной лично мне…»

И терзания Вадима о том, что при всей его вере и страстности он «все равно лишний в эпохе попутчик», — тоже созвучны тому, что испытывал Леонов, когда громили его «Скутаревского» и «Дорогу на Океан».

Важен сюжет, связанный с написанием Вадимом Лоскутовым романа о древнеегипетском фараоне — этой книгой он желал иносказательно предупредить вождя Страны Советов о неизбежном развенчании его культа. Сюжет этот также является созвучным тем зашифрованным диалогам со Сталиным, что вел в «Дороге на Океан» сам Леонов.

Неслучайно знакомые Лоскутова в шутку называют его за подобные сочинения «расторопным самоубийцей» — то есть человеком, поднимающим такие темы, которые трогать бы не стоило, и зачем-то подающим знаки вождю, имеющему все основания адекватным образом оценить дерзость. Кажется, в иные дни, сочиняя не только «Дорогу на Океан», но и, скажем, «Метель», Леонов мог и сам с мрачным юморком так себя назвать: «расторопным самоубийцей».

«…По неписаным законам того времени Лоскутов Вадим вполне заслужил постигшие его беды, — пишет Леонов в „Пирамиде“. — Да и его самого всё время работы над повестью не покидало гадкое чувство, словно бомбу носит в кармане, но хотя одно обнаружение ее, даже без взрыва, разнесло бы в клочья весь его мирок, уже не мог освободиться от овладевшего им образа».

Это ж тоже автопортрет! Тем более если вспомнить, как в письмах к Горькому Леонов говорил, как заболевает какой-то темой — и тема эта подчиняет себе всё его существо.

Лоскутов, добавим в завершение, по сюжету романа ушел из дома, оставив своего отца — человека, безусловно, чуждого новому времени. И этот сюжет нам тоже хорошо знаком…

В итоге и лавирующий, играющий со временем в дурака Валентин Сорокин, и Вадим Лоскутов, пытавшийся жить по правилам своего времени, какими бы они ни были, — оба эти человека приходят к полному краху. Один осознает, что стал бессилен как художник, второй гибнет физически.

Но самое страшное, что эти две жизненные трагедии, иллюстрирующие душевные метания самого Леонова, происходят на фоне истончения вообще всех истин в мире — измельчания и отмирания человечества вообще.

Леонов рассказал однажды, что импульсом к написанию последнего варианта «Пирамиды» стал вопрос: «Может ли человек обвинять Бога?».

Пришлось на этот вопрос отвечать добрые полвека.