Михаил Мильштейн - Сквозь годы войн и нищеты

Комиссар НКВД встретил меня в кабинете. Начались расспросы, показавшиеся мне допросом. У него на столе уже лежало мое «дело». «Дело», собственно говоря, состояло из анкеты и биографии. Выслушав мой рассказ, Озолин был предельно краток:

— Ну что ж, вроде ты нам подходишь. А теперь пойдем к «старику».

Мы прошли в другой конец коридора и попали в приемную, где нас встретила Наташа Звонарева — секретарь Берзина. Переговорив со своим шефом, она впустила нас к нему в кабинет.

За столом я увидел плотного сложения человека, довольно моложавого на вид, но седого, с очень добрым и симпатичным лицом. На петлицах у него было три ромба. Этому «старику» в то время было всего 44 года, а был он уже начальником Главного Разведывательного Управления (ГРУ). Спустя пять лет армейский комиссар 2-го ранга Берзин был, как и Озолин, репрессирован.

Встреча с Берзиным круто изменила мою жизнь. Меня взяли на работу в ГРУ. Мне только что исполнилось 23 года. Я был слишком молод, слишком неопытен, но в то же время энергичен и исполнителен.

К моему большому удивлению, никто в управлении мне так и не объяснил, в чем заключаются мои обязанности. Мне давали разного рода задания, и я их прилежно исполнял, не задавая лишних вопросов. Уже тогда я понимал, что осторожность не помешает, и чем меньше докучаешь начальству, тем для тебя же лучше.

Наш отдел занимался расшифровкой телеграмм, приходивших от резидентов ГРУ за границей. К этому участку работы сам Берзин относился крайне внимательно. Он никогда не допускал небрежности и нарушений в порядке хранения и обращения с шифротелеграммами. Если составлял шифровку лично, то всегда писал на положенном для этого бланке, корешок же, на котором сотрудник должен был проставить число и время отправки текста, непременно оставлял себе.

Шифровки Берзина никогда не носили начальственного или приказного тона. Они всегда были благожелательными, заканчивались добрыми пожеланиями, часто вопросами о здоровье и судьбе родственников и друзей или сообщениями об их самочувствии, если семья и близкие люди наших агентов оставались в Советском Союзе. Этим он показывал нам, подчиненным, пример того, как надо относиться к тем, кто работает за рубежом, подчеркивал, что доброе слово для людей, которые в сложной и опасной обстановке, часто в одиночку, рискуют жизнью, имеет огромное значение, и об этом не следует никогда забывать.

Среди резидентов, присылавших шифровки (а каждый нелегальный агент за границей имел свою шифросвязь), у него было много друзей. Он часто писал им сам, при этом (вопреки присвоенным резидентам псевдонимам) называя их одному ему известными именами.

Одновременно наш отдел обучал уезжавших резидентов или их связистов правилам пользования индивидуальными шифрами. Некоторые из них работали вместе с Берзиным еще в большевистском подполье. Все они относились к начальнику ГРУ с большим уважением и симпатией, но без малейшей доли подобострастия и лести.

Мне было интересно работать. Время бежало быстро. Я, как губка, впитывал в себя все новое. И вдруг…

В начале июня 1934 года Озолин неожиданно вызвал меня к себе в кабинет и завел разговор о том, что я якобы уже достаточно долгое время поработал в Центре и настала пора отправляться в зарубежную командировку. На это я, как всегда, коротко ответил стандартной фразой:

— Готов выполнить любое задание.

Комиссар разъяснил, что мне предстоит командировка в Харбин, в Управление Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). В то время этот город никаких ассоциаций у меня не вызывал, и отнесся я к предложению комиссара лишь как к очередному служебному заданию. Харбин так Харбин.

К середине июня 1934 года все необходимые документы были готовы, я прошел необходимые проверку и подготовку. Перед отъездом меня должны были представить «Старику».

И вот вместе с Озолиным мы направились в кабинет Берзина. На этот раз в наших руках не было привычных шифровок. Я полностью был готов к отъезду в Харбин, хотя, признаюсь, суть моей новой работы в Китае мне представлялась смутно.

Благословение Берзина было обязательным: он давал окончательное «добро» на отъезд любого сотрудника ГРУ в служебную командировку.

К моему удивлению, у Берзина возникли какие-то сомнения в целесообразности моей поездки в Китай. Он сначала внимательно на меня посмотрел, а потом задал совсем не протокольный вопрос:

— А у тебя самого есть желание ехать в Харбин?

Я, по правде говоря, не совсем понимал смысл этого вопроса и ответил на него все теми же стандартными и характерными для моего поколения словами: