Михаил Мильштейн - Сквозь годы войн и нищеты

Что это были за люди, где конкретно работали, где жили, я в начале командировки не знал и, естественно, не имел права интересоваться. Единственное, что было мне известно, — все они являлись гражданами США. Тогда я особенно не задумывался над тем, что побудило этих людей работать на нас, рискуя своей жизнью, судьбой близких. С детства мне вдалбливали в голову, что наше государство трудящихся защищает интересы рабочего класса и крестьянства во всем мире, в том числе и в Америке. Следовательно, все, кто заинтересован в свободе, подлинной демократии, защите интересов трудового народа, добровольно помогают нам и тем самым содействуют освобождению своей страны от капиталистического рабства. Такова была моя философия, в правильности которой я был непоколебимо уверен.

Позднее я узнал некоторые подробности создания разведывательной сети в США. В тридцатые годы в ГРУ вместе с Берзиным пришли старые большевики-партийцы, особенно много среди них было выходцев из Прибалтики. Они прекрасно владели иностранными языками, сохранили связи с некоторыми зарубежными деятелями, имевшими в своих странах широкие возможности. Эти связи в той или иной мере использовались для создания разведывательной сети, но основным источником подбора кадров для советской разведки в то время была компартия.

Американскую компартию в те годы возглавлял Эрл Браудер, адвокат по профессии, умный политик-прагматик. Он поддерживал связи с Коминтерном, где был отдел, занимавшийся политической разведкой, то есть сбором данных о социально-экономическом положении в разных странах, расстановке классовых сил и т. п. Компартия США, как и некоторые другие коммунистические партии, состояла как бы из двух частей. Одна часть — легальная, ее члены не скрывали своей принадлежности к компартии. Другая часть была тщательно законспирирована, о принадлежности к компартии представителей этой группы знало только весьма ограниченное число лиц. Поэтому если первые не могли попасть на ответственную работу в государственные учреждения или занимать какой-либо солидный пост в буржуазных странах, то для вторых таких препятствий не существовало. К тому времени некоторые так называемые скрытые коммунисты далеко продвинулись по службе и представляли несомненный интерес для советской разведки. Доступ к ним можно было получить через руководство компартии. К тому же, судя по всему, компартия США получала из Москвы солидную финансовую поддержку.

Знаю, что вербовка иностранцев не проходила без душещипательных бесед на тему о необходимости помогать родине мирового пролетариата, о том, что Советский Союз — единственная страна, реально борющаяся с фашизмом и, таким образом, помощь ей является их интернациональным долгом.

Можно представить, какой трагедией и каким глубоким разочарованием для этих людей явились сообщения о сталинских репрессиях и о реальной, а не разрекламированной жизни в Советском Союзе.

Между тем в 1936 году в Москве начались судебные процессы, вызвавшие в США резко негативную реакцию. Один за другим сотрудники консульства и нелегалы без всяких разъяснений стали отзываться из Соединенных Штатов в СССР. Наступили поистине кровавые времена. Получил телеграмму о своем отзыве и Толоконский. Замены ему не было. Резидент ГРУ выглядел в те роковые для него дни обеспокоенным. От уехавших ранее сотрудников не было ни слуха, ни духа. Они словно канули в вечность. Толоконский, не зная, кому сдавать дела, послал запрос в Центр. Ответ пришел успокаивающий: сдавать дела не надо, поездка в Москву носит временный характер, но, тем не менее, возвращаться в СССР следует с семьей. Толоконский в Нью-Йорк, разумеется, уже не вернулся. Его оставили в Москве, но освободили от занимаемой должности в МИДе. Говорили, что бывший резидент недолгое время работал директором Малого Театра. На этой должности он и был арестован и погиб так же, как миллионы других честных, ничем себя не запятнавших советских людей.

Дней через десять после его отъезда я получил телеграмму от своего нового начальника. Берзина к тому времени послали в Испанию, где он принял пост главного военного советника республиканского правительства. На его место в Москве назначили Семена Петровича Урицкого, племянника Моисея Соломоновича Урицкого, одного из вождей революции, начальника Ленинградского Губчека, убитого эсерами в 1918 году. В телеграмме мне предписывалось занять должность Толоконского. Указания носили общий характер.