Арнольд Якоби - Сеньор Кон-Тики

Через неделю он был в Балтиморе. И опять без работы! «Предложение из лаборатории» оказалось обманом. Он вспоминал черные дни в Ванкувере, но на этот раз его не преследовало чувство безысходности. У него есть кое-какой профессиональный навык, есть вера в себя, на руках разрешение на трудоустройство. И Тур быстро устроился. Он попал на завод сварочных прутьев, в бригаду грубоватых парней, которые грузили и разгружали железнодорожные платформы.

Почти следом приехала с детьми Лив. Младшего еще не крестили, хотя он уже подрос настолько, что сам мог бы доковылять до купели. Правда, имя выбрали: родители решили назвать его Бьёрн (Медведь), ласкательное имя — Бамсе (Мишка), в память о Белла-Куле и медвежонке с маргариткой в зубах, который убежал от Тура-младшего на дерево. Теперь назначили день крестин. В воскресенье, 7 декабря, вся семья ехала на такси в церковь норвежских моряков, как вдруг улицу огласили громкие крики юных газетчиков, размахивавших экстренными выпусками. Тур услышал, что японцы без объявления войны бомбили Пирл-Харбор, нанесли сокрушительный удар по американскому Тихоокеанскому флоту. Отныне США тоже вступили в войну.

Тур бывал раньше в церкви норвежских моряков в Балтиморе, читал там лекции своим соотечественникам. Здесь он познакомился с богомольным судовым механиком Аронсеном, который теперь работал на верфях «Бетлехем фэйрфилд», причем на руководящей должности. Услышав, где работает Тур, Аронсен немедленно предложил ему место учетчика на верфях, выпускавших суда серии «Либерти».

Это был словно дар небес, работа простая, легкая, жалованье хорошее. На первых порах ему было даже как-то странно снова сидеть за письменным столом, держать в руках карандаш и бумагу, пусть даже это не рукописи и не специальная литература. Вскоре Тур настолько освоился, что в два раза быстрее выполнял свое задание, а потом сидел без дела. Его это ничуть не устраивало, но он придумал выход. С первых дней в Балтиморе Тур связался с известным географом Эсайей Боуменом в университете Джонс-Гопкинса, знакомым ему по переписке еще со времен Белла-Кула. Доктор Боумен снабдил его ценным научным материалом, и Тур мог не в ущерб своим обязанностям заниматься этнографией.

Теперь он составил новую «записку», в введении к которой отмечал, что надеется не только «осветить нерешенные загадки Тихого океана», но прежде всего поколебать веру в господствующую в науке косную методику. «Науке нужна свежая кровь, она нуждается в организаторах, — писал он. — Наука подобна народу без вождя, армии без офицеров. Тысячи людей роются, роются, собирают уйму фрагментов, но кто составит из этих фрагментов единое целое? Где те, которые должны работать вширь, а не вглубь, складывать вместе найденное и подводить итог? Их нет. Сегодня от ученого требуют, чтобы он был членом священного клана, шел проторенной дорогой, был специалистом…

Моей целью прежде всего будет поколебать веру в клан. Нам нужна новая наука, нужны сведущие люди, которые работают вширь, строят и собирают. Нужны университеты для таких людей, нужна специальная подготовка и образование…

Т. X. Янв. 28–42.

Балтимор Мд…»

И на новом предприятии он наблюдал события, которые навсегда врезались в память. Однажды на верфи разразилась забастовка. Через несколько дней кое-кто все-таки вышел на работу, но их тотчас заклеймили штрейкбрехерами. Только они приступили, как в порт, завывая сиреной, примчалась скорая помощь: одному из штрейкбрехеров упал на голову молоток.

Вскоре новый эпизод. Возле конторы, где работал Тур, висел шланг для сжатого воздуха, которым рабочие после смены сдували пыль со своей одежды. И вот однажды послышался страшный шум и крик. Когда служащие выскочили, было уже поздно. Забастовщики подтащили к шлангу штрейкбрехера, спустили с него штаны, воткнули ему сзади шланг и включили воздух. Парень прожил недолго. Во время следствия автор затеи клялся, что вовсе не хотел убивать штрейкбрехера. Он думал, что воздух пройдет насквозь и выйдет через рот. Рабочие не одобрили эту расправу, и больше такие выходки не повторялись.

Тур приобрел на верфи много добрых друзей. Ему и Лив не приходилось скучать. И все бы хорошо, если бы не мысль о родине. Он тут на тепленьком местечке, вечером кутит с приятелями, а друзья и родные в Норвегии изнывают под нацистским игом. Он до сих пор ничего про них не знает. Живы ли родители? Не голодают ли? Мать никогда не скрывала своих мыслей и привязанности к Англии — может быть, она угодила в концлагерь? А отец, высоко ценивший все немецкое, сумел ли он разобраться, провести грань между нацистами и интеллигентными немцами, которых встречал, учась в Вормсе? Слухи, поступавшие из Норвегии, говорили об ожесточенном сопротивлении всех слоев народа, о гибели патриотов в концлагерях, о расстрелах мальчишек и стариков, о казнях ни в чем не повинных заложников.