Юлия Кудрина - Мария Федоровна

«…Наконец я приехал во Флоренцию как нарочно, чтобы снова схватить сильный lumbago, который меня держит взаперти более недели. Несносно, до сих пор почти ничего не видел здесь. Но что всего досаднее, это то, что мы не можем ехать в Рим, куда меня, да и всех нас, давно тянуло.

Стоит ехать в Италию и не видеть Рима. Вы не удивитесь, если я скажу Вам, что скучаю и с охотою вернулся бы в Россию на зиму. Хочется домой, и это чувство, я думаю, весьма понятно. Мысль так долго оставаться за границей мне просто неприятна. Тянет на родину. Но, даст Бог, вернусь к Вам, и не один, а с будущей женою, которую прошу любить и жаловать.

До свидания, Николай Павлович… Крепко жму Вам руку… Не забывайте любящего Вас.

1 января 1865 года, преодолевая недуг, цесаревич едет в Ливорно, а оттуда на корвете «Витязь» — в Ниццу, где останавливается на вилле Дисбах. Боли усиливаются, и великий князь, которого никак не устраивает постельный режим, вынужден совершать свои вояжи и прогулки только в коляске и часто согнувшись. Будучи оптимистом по натуре, он старается казаться веселым. По странному стечению обстоятельств наблюдавшие его врачи, как русские, так и заграничные знаменитости, в первую очередь французские О. Нелатон и А. Ф. Рейер, посланные Наполеоном III, уверяют императрицу Марию Александровну, что у ее сына ревматизм. Другого мнения придерживается попечитель великого князя старый граф С. Г. Строганов: он считает диагноз врачей ошибочным.

Несмотря на внешне легкомысленное отношение к своей болезни, цесаревич в глубине души уже в те дни понимает всю серьезность своего состояния. Об этом, в частности, свидетельствует разговор, который состоялся между ним и его спутниками во время одной из прогулок в Долине цветов. Опираясь на трость и с трудом преодолевая боль в позвоночнике, цесаревич сказал: «Вы, наверно, удивляетесь, что я сам редко говорю о моей невесте… А ведь вы знаете, как я ее люблю, но это слишком интимные чувства… Малейший разговор о ней может меня задеть…»

28 января 1865 года французские врачи, настаивавшие на диагнозе «ревматизм», прописали цесаревичу паровые бани и лечение на водах в Баньер-де-Люшон. Иного мнения придерживался итальянский профессор Бурчи, считавший причиной заболевания воспаление спинного мозга. Российские врачи Н. А. Шестов и К. К. Гартман приняли диагноз французов — ревматизм и легкий приступ малярии. Эти разногласия в диагнозе между французскими, итальянскими и российскими врачами оказались для больного роковыми.

Заблуждение врачей было настолько велико, что и придворные, и родители наследника были полностью дезориентированы. Врачи не давали императору и императрице никакой точной информации о состоянии больного и продолжали считать, что у цесаревича нет ничего серьезного и через некоторое время он будет абсолютно здоров. Дело дошло даже до того, что в конце февраля один из членов свиты, некий Владимир Скарятин, был отправлен в Копенгаген для обсуждения с родителями принцессы Дагмар вопроса подготовки свадьбы и прибытия принцессы в Ниццу. Также было принято решение, что она прибудет в Ниццу вместе со своей матерью.

Газета «Русский инвалид» в своем коммюнике по поводу здоровья наследника в эти дни отмечала, что ее императорское величество императрица, встревоженная длительностью ревматических симптомов его императорского высочества великого князя и наследника, теперь совершенно не волнуется, поскольку мнение французских врачей профессоров Рейера и Нелатона подтверждает тот факт, что состояние великого князя не представляет опасности.

13 февраля цесаревич получил из Санкт-Петербурга от своего любимого брата Саши письмо, в котором брат просил простить его за причиненные ему огорчения:

«Милый брат Никса, благодарю тебя очень за твое милое письмо, полученное на той неделе. Прости, что не отвечал тогда же, но я писал Мама́…

Потом пост, покаяние, вспоминание всех грехов на исповеди и потом чудная минута причащения. Милый мой друг, при этом случае прошу у тебя от всего сердца прощения, если я когда-нибудь причиню тебе какое-нибудь огорчение. Надеюсь, что мы не имеем ничего дурного друг к другу, и я одного прошу у Бога — это то, чтобы мы всегда оставались в тех отношениях друг к другу, как прежде и в настоящую минуту. Не говорю о том, как я сожалею, что мы должны только мысленно обняться, а не на деле…

Грустно, очень грустно будет говеть в разлуке с душкой Ма, с тобой, милый мой друг, с маленькими, как вас будет недоставать в нашей милой церкви. Вспомни обо мне, когда будут петь „Ныне силы небесные с нами невидимо служат“. Когда это поют, я готов плакать как ребенок, так на меня действует этот напев. Когда слышишь эту песню, невозможно, чтобы не пришло желание достойно причаститься.