Ольга Филатова: Жеймовочка

В эстраду они ушли все вместе после того, как умер их отец Юзеф-Болеслав Жеймо — милый был, веселый человек. Кстати, по его прихоти две из его дочерей носили отчество Болеславовны, а оставшиеся Юзефовны. Внезапно, от сердечного приступа он умер, оставив семейный цирковой номер без главного действующего лица. Наверно, они могли там что-то поменять, ввести кого-то из знакомых артистов, но тут сыграла чисто семейная черта. Они очень любили своего отца, так что не могли представить себе номера без него. И хотя цирк был их жизнью, все свободное от школы и домашних заданий время сестры проводили на арене, но цирк они покинули. Четыре сестры и мать составили музыкальный коллектив, в котором мама пела, а девочки аккомпанировали ей на музыкальных инструментах.

Янина, ее сестра Елена, дядя Павел, мама Анна, дед Вацлав и отец Юзеф-Болеслав. 1912 год.

Эстрада! Это слово сегодня имеет совсем другое значение, нежели в начале прошлого века. Выступления по ресторанчикам, вот что такое была в те годы эстрада. И перетаскивание реквизита на извозчике. Жизнь, краски которой следует искать у Александра Вертинского.

«В вечерних ресторанах, в парижских балаганах, в дешевом электрическом раю всю ночь ломаю руки от ярости и муки и людям что-то жалобно пою. Гудят, звенят джаз-банды и злые обезьяны мне скалят искалеченные рты…» И так далее, и ежедневно, если хочешь прокормиться. Когда папа умер, ей было всего 13 лет. Именно тогда она и начала таскать этот чертов тяжеленный ксилофон на своей золотой голове. И хотя не ксилофон лишил ее роста, но осточертел жестоко. Не зря этот музыкальный инструмент упоминается в каждой статье о ней — ксилофон, ксилофон, ксилофон. Вот просто об ксилофон споткнулась — кто выдержит? Она поняла, что эстрада ей не место. Размечталась о кинематографе, который в те годы был светом в окошке у всех без исключения барышень. Белым по черному экрану титр: «Прощай, моя любовь, я умираю!!!!», и фортепиано так «дзынь, трень-брень» — какая красота. Хорошо играть в кино. Все на тебя смотрят, тобой восхищаются и еще, небось, платят неплохо. Пятнадцатилетняя Яничка Жеймо, в жизни не знавшая ничего вкуснее пирожка с печенкой, которым ее всякий раз угощала билетерша в одесском цирке, и то лишь потому, что та напоминала ей дочь, мечтала купить себе самую красивую шляпку на свете. Шляпка нужна была ей больше, чем любой другой девушке, потому что шляпки носят только взрослые дамы. В шляпке Яничку наверняка перестали бы принимать за ребенка и — о, унижение! — совать ей в трамвае карамельки.

Да, ее всегда и везде принимали за малышку, эту пигалицу с золотыми волосами. Даже когда она потом делала себе прическу в парикмахерской, и, что всего удивительнее, ее принимали за ровесницу и сами детишки. Однажды игравшие в чижа мальчишки поколотили ее на бульваре. Перед тем как браться за очередную роль кино-девчушки, Яничка проверяла силу своего образа на самых чутких ценителях — детях. Примут ли за свою? Принимали. А кинокритики о ней писали, что она единственная, кто выдерживает в кадре конкуренцию с настоящими детьми. Это было правдой. В ранней молодости у нее было аутентично кукольное личико. Кукла Мэри. В сорок лет — просто кукольное личико, абрис которого и сделал ее навеки знаменитой и столь же несчастной и непризнанной, потому что кроме Золушки, что было еще? Писали, что в роли Золушки ее возраст не умели определить самые тонкие ценители женской красоты. И что даже дети ошибались, не определяя в 38-летней Жеймо мать двоих детей в роли 16-летней «крошки». Пусть так. Хотя не совсем. «Золушка» шедевр бесспорный. Но сегодня внимательному зрителю, который еще и пересматривает с кнопкой «стоп», конечно, понятно, как раскладывается на проходы любой кадр. Например, как можно уравновесить далеко не хрупкую, а вовсе даже пухленькую фигурку, снимая ее на фоне артистов в костюмах пышных, как наряд фазана. Золушка ведь по современным меркам маленькая толстушка, и до образа принцессы ей не менее далеко, чем той же Фаине Раневской. Но дело там с самых первых сцен, конечно, не во внешности. Русская «Золушка» тем и отличается от всех прочих, даже очень-очень красивых картин вроде «Три орешка для Золушки» — чудо, прелесть, но не о том. Золушка, как все непревзойденные шедевры советского кино, тайным шепотом рассказывает зрителю о его душе. О том нравственном чувстве, голос которого различим, если выключить прочие звуки: о том, что красота внутри, а не снаружи, вот оно что. И внимательный зритель, конечно, это заметил.