Иван Петров - В чекистской операции Трест

А тогда, помню, я нес Рейли на спине через холодную пограничную речку, весь вымок и продрог. В тамбуре вагона передал гостя двум чекистам, якобы агентам подполья, и лишь через несколько дней узнал, какую птицу за хвост схватил… Понятно, ничего не оставалось делать, как слух пустить, что меня, как предателя, расстреляли. Это было важно для той стороны. Мне выдали новые служебные и партийные документы на имя Ивана Михайловича Петрова, и «выплыл» я с ними в бухте Дюрсо на Черном море в качестве начальника заставы.

За участие в операции «Трест» он награжден высшей по тому времени наградой — орденом Красного Знамени, номер 1990, приказ подписан Михаилом Васильевичем Фрунзе.

Однако награжден не Тойво Вяхя. Тойво Вяхя «уведен» на глазах у сослуживцев. В небытие.

«Завтра, даже сегодня утром, у меня не будет никакого прошлого, — пишет он в „Красных финнах“. — Никаких друзей не будет… Если кто и вспомнит меня, так с проклятием. Я любил людей, верил в людей. А тут одним ударом все разрушено. Навсегда все позабыто. Впрочем, я ошибался. Не на всю жизнь. Всего только на сорок лет…»

Под фамилией Петрова отслужил он на ряде застав, отвоевал финскую и Великую Отечественную, из которой вышел командиром полка, одинаково щедро отмеченный наградами и ранами.

Да, такова она, судьба солдата революции, коммуниста. Лишь в 1965 году, с появлением романа-хроники Льва Никулина «Мертвая зыбь», а затем и трехсерийного телевизионного фильма Сергея Колосова «Операция „Трест“», слились воедино две половины жизни чекиста и солдата, подлинное его имя и псевдоним. Так и стоят они вместе над всеми его произведениями: И. М. Петров и в скобках — Тойво Вяхя.

Об Иване Михайловиче Петрове написано много и, к сожалению, до обидного однообразно. И винить тут некого: слишком монументальна фигура героя, непостижимо огромна для одной человеческой жизни биография, одно изложение которой обычно исчерпывает любые жанры периодических изданий. Взять фрагмент, эпизод, случай? Однако не равносильно ли это попытке понять, выразить, донести до других смысл мозаичного панно по одному, отдельно изъятому камню? И не оттого ли наша литература, столь щедрая на книги о людях разового подвига, так скупа на художественно развернутые судьбы ровесников века, наших современников, удел которых — трагически и гордо нести, двигать время, наполнять его разумной и благородной борьбой — от самых истоков революции и до наших дней.

Видимо, с этой неохватностью собственного жизненного материала столкнулся и сам И. М. Петров, когда, по его признанию, «мало-помалу заскрипело перо». Произошло это в мудрые годы, и автор безошибочным чутьем устремил повествование от общего к частному. Первая его повесть «Красные финны», выстроенная из трех разделов — «Право на революцию» (1918 год в Финляндии), «В интернациональной школе» (воинская и политическая подготовка, кронштадтский мятеж, поход на Кимасозеро), «Операция „Трест“», — при всей ее обстоятельности и завершенности была как бы нарочито конспективной, ощутимо чувствовалось в ней затаенное предложение читателю: вот, как бы говорил автор, часть событий, о которых я могу рассказать в любой степени подробностей и деталей.

Повесть принесла автору широкую известность. Читательский заказ поступил, стало быть, можно не ущемлять и не коротить строку. И действительно, в дальнейшем своем творчестве, укрупняя события, И. М. Петров неоднократно возвращается к теме красных финнов: выделяет в отдельный очерк воспоминания о Тойво Антикайнене; пишет проблемное, сегодняшними раздумьями продиктованное повествование «Далекое и близкое Кимасозеро»; погранично-чекистский материал разрабатывается в одной из лучших повестей автора «Ильинский пост» и в цикле рассказов «Мои границы», перерабатывается «Операция „Трест“» и выходит самостоятельным произведением в книге «В переломные годы», за которую в 1979 году автор отмечен Государственной премией Карельской АССР.

Каковы же нравственно-эстетические, художественно-исторические критерии писателя Петрова — Тойво Вяхя?

Никакого самовыделения. Самая тихая и порой ироничная строка — о себе. Неизменный предмет его описаний — время, среда, товарищи по тайной и видимой миру борьбе. Афористичность, психологическая наполненность диалога, философская тональность повествования — все это не из кулинарной книги литературной теории, не из книжных образцов, все собрано на корню, в трудах, засадах, боях; все — плод выверенных десятилетиями раздумий о социальных и духовных катаклизмах первых лет революции, о взаимоотношениях народов и государств, о настоящем и будущем. И какие уплотненные, широкозахватные строки, неподвластные кабинетному историку, рождаются вдруг веско и неопровержимо под пером участника событий.