Павел Хадыка - Записки солдата

Отмечаюсь у коменданта гарнизона, ночую в городе, а на следующий день убываю в деревню, где расположен отдел кадров, и представляюсь его начальнику комбригу И. И. Свинцову. Дня четыре меня никто не беспокоит. Скучаю. Ожидаю, что же будет дальше.

Но вот через посыльного меня вызывают в отдел кадров. У стола сидят четыре человека со знаками различия на петлицах от майора до подполковника. Предлагают сесть. Перед ними мое личное дело. Сначала задают анкетные вопросы, затем о моем участии в гражданской войне, о работе в мирное время, о семье, о перемещениях на фронте. Такие вопросы меня настораживают. Кажется, простой и ясный путь прошел до этого — и вдруг уточнения. Беседу ведет заместитель начальника отдела подполковник Касьянов. В чем дело и какие за мной грехи, не понимаю. Убедительно прошу направить меня в свою 179-ю дивизию. Мне объясняют, что это зависит от вышестоящего начальства.

Как-то утром на крыше хаты, где я остановился, заметил небольшую группку мирно ворковавших голубей. Это были обыкновенные темно-серые голуби, встречающиеся в любых населенных пунктах, в том числе и в городах. На мой вопрос, чьи это голуби, хозяйка ответила:

— Мои. А сидящий отдельно — этот вчера утром, во время облета, к моим присоединился. Он чей-то чужой.

И она показала на сидящего в стороне более светлого и более длинного чужака.

Я взял длинную палку и согнал голубей с крыши. Слетел и чужак. Они покружились в воздухе и снова сели на крышу. Чужак еще какое-то время попарил в воздухе и как бы нехотя сел отдельно.

У меня возникла мысль, а не почтовый ли это голубь? От долгого перелета обессилел, заметил во дворе домашних голубей, поел с ними и теперь отдыхает. Наберется немного сил и улетит.

Схватив полено, я бросил в него, но не попал. Голубь взлетел, за ним остальные, но, покружив, быстро вернулись на свои места. Чужак опять сел в сторонке.

Подошедшие ко мне товарищи согласились, что голубь — почтовый. Но чей? Не став раздумывать, я заявил:

— Чей бы он ни был, но он сбился с маршрута или устал и не сегодня-завтра улетит от нас. Может сесть на крыше дома на территории, оккупированной врагом, и попадет ему в руки.

Взяв полено, я бросил в голубя и задел его так, что он опрокинулся, но в воздух не поднялся. Кто-то из моих товарищей тоже бросил поленом. И попал. Чужак остался на крыше. Сняли его. При осмотре обнаружили на одной ножке кольцо с припаянной к нему четырех-пятимиллиметровой толщины и двухсантиметровой длины герметически закрытой трубкой. Несомненно, этот голубь нес какие-то донесения.

Быстро одевшись, я направился в отдел кадров к комбригу И. И. Свинцову. Тот кому-то позвонил и попросил меня подождать. Минут через 30—40 явился майор, взял у меня голубя и ушел. Меня отпустили в деревню, приказав никуда не отлучаться.

Я начал волноваться — не своего ли почтового голубя убил и тем задержал, а возможно, сорвал важное оперативное мероприятие. На следующий день меня вызвали в штаб и сняли официальный допрос, где, когда и почему я убил голубя, кто это видел. Товарищей же моих не допрашивали.

Мне никто не объяснил, чей это голубь, прав я или виноват. Стал ждать наказания. Но шли дни, недели, о голубе никто не вспоминал. И только в декабре того же года при вручении мне именных часов напомнили о моей удачной охоте на голубя. Значит, голубь был чужой.

Но вернусь к дням моего пребывания в штабе.

По-прежнему живу в деревне. Нас, таких резервистов, собралось пять человек. Три раза в день ходим за два-два с половиной километра в столовую военторга. Столовая в небольшой хате. Столы на четыре человека. Стоят стулья и табуретки. На столах скатерти и полевые цветы. Обслуживающий состав одет, как положено в местах общественного питания. Первое и второе подают в тарелках, а чай — в стаканах с подстаканниками. Хлеб разложен в хлебницы. Обстановка напоминает мирную жизнь, оборвавшуюся год назад.

Отчетливее представляется теперь быт бойца на передовой. Котелки, жестяные кружки, ложки за голенищами сапог, за обмотками. Воды можно напиться из стальной каски, снятой с головы. Вода невкусная, ржавая, болотная. Воздух в низких местах тяжелый.

На передовой люди сильно устают. Чем эту усталость можно измерить? Помнятся слова военного специалиста Кокурина. Усталость на войне он определял так: «Боец на войне теряет энергии за один час столько, сколько рабочий средней руки за станком за восемь часов». Мне думается, что усталость бойца за час в период наступления значительно большая, чем рабочего за восемь часов. А моральной усталости меры нет.