Николай Кузнецов - Крутые повороты - Из записок адмирала

У Хрущева возникало много идей (подсказанных кем-то), за которые он брался с завидной энергией, с удивительным упорством стараясь довести ошибочные решения до пагубного конца. Особенно много ошибок было сделано в сельском хозяйстве. Катастрофическое положение в этой отрасли меня особенно поразило. Оказывается, с 1958 года — никакого улучшения, а, напротив, упадок. Как же быть с цифрами, газетами, докладами, фильмами и всем прочим?

Так было с мероприятиями по школам, по ликвидации министерств. Много непродуманного делалось и во внешней политике. Его известное выражение за рюмкой «Мы вас похороним» — пример несерьезного выступления, как и поведение на Генеральной Ассамблее ООН, когда он снимал «сапоги» и стучал по столу. Такое комедиантство в политике руководителя крупнейшей страны, конечно, недопустимо.

Его несерьезный подход иногда ставил страну на край войны. Так было с поставкой на Кубу ракет. Ведь следовало же задуматься, к чему это может привести. Надо знать меру, когда поддерживаем какую-либо страну или заступаемся за нее. Политика, не подкрепленная реальными средствами, это чистый авантюризм. Помните с Берлином! [88]

Подарки и награждения во время своих «прогулок» абсолютно несовместимы с поведением главы Советского государства.

В отношениях с Китаем и Албанией, наряду с принципиальной постановкой важных вопросов, также было много личного. Оскорбительные выражения в адрес Мао Цзедуна и Ходжи совершенно ни к чему для государственного деятеля такого ранга.

Таким образом, встает много сложных проблем. Как они будут решаться? Не знаю и не хочу гадать. Хочется надеяться, все пойдет лучше. И прежде всего хотелось бы, чтобы меньше существовало подхалимов и меньшим честолюбием обладали люди, служащие народу.

Все это, конечно, отрицательно сказывается на нашем авторитете, ставит в затруднительное положение компартии социалистических стран. Думается, лучше пережить известные трудности, но выправить положение.

Время, когда складывался культ Хрущева, вызывает смущение и стыд. Многие мыслящие люди задавали себе вопрос: как можно сотворять новый культ, когда только что отвергнут культ Сталина? В кулуарах об этом говорилось открыто, на различных же совещаниях и докладах подавались отдельные анонимные записки с вопросом «Как это понять?..». Но чем дальше шло время, тем беспардоннее вел себя Хрущев, и тем резче бросался в глаза его культ. Через толщу хвалебных статей и длинных речей самого Хрущева с каждым днем было труднее высказывать здравые мысли. Они тонули в хоре хвалителей талантов и даже гениальности Хрущева. «Оказывается, наш товарищ Хрущев может даже прекрасно петь», — сказал мне однажды на партийном собрании вполне серьезно и без тени смущения маститый ученый тов. К….Уже никого не удивляло, что его называли «дорогим». Гремел Хрущев своим мощным голосом с трибун, где за каждое слово, казалось, нужно отвечать сегодня, завтра и спустя много лет… Шум, который он производил, конечно, на какой-то срок мог заглушить все разумное и ввести в заблуждение многих. Но похмелье рано или поздно должно было пройти.

Бесспорно, он обладал огромной энергией, природным умом и сметкой, знал бесчисленное количество анекдотов и многое помнил из прожитого. Все это верно. Но ему следовало знать куда больше, ведь речь идет о человеке с необычайными претензиями…

Тов. Б-в принес мне однажды письмо, которое он намерен был отправить туда, что называют «высокой трибуной». Я знал, что он частенько пишет в разные инстанции и поэтому слывет уже «писакой», а к его письмам относятся без должного внимания. Это естественно. Слова и писанина приобретают больше веса, когда они употребляются редко, но метко. Речи, напечатанные в газетах (в которые можно заворачивать слона), читаются далеко не всеми, а повторенные в таких размерах перестают привлекать внимание вообще. Поэтому и я с некоторым недоверием выслушал сказанное моим собеседником, но все же спросил: «О чем хотите писать?» — «О лицемерии…» — ответил он и стал пересказывать содержание своего письма Меня это заинтересовало. Он довольно прямо высказывал свой взгляд на недопустимость лицемерия и уверял, что, к сожалению, оно развито у нас. Приводил и примеры, широкий диапазон случаев, когда кто-то сверху и снизу откровенно лицемерил, сам будучи полностью уверенным, что на самом деле это не так. К лицемерию он относил и такие факты, когда в глаза не говорилось открыто то, о чем следовало сказать вышестоящему, или наоборот. «Смело написано», — подумал я, но не удивился. Я знал, что этот товарищ был честен, откровенен и смел. Про него мне потом говорили, что он «прямо, открыто и со всей резкостью» написал письмо, когда промышленные обкомы отрывали от сельских. «Он оказался самым «ортодоксальным марксистом», — шутя добавил рассказчик.