Петр Горелик - По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий - жизнь и творчество)

Понятно, что XX съезд Слуцкий встретил восторженно и с надеждой. Он почувствовал себя поэтом времени, которое маркировал, обозначил собой XX съезд. Можно даже сказать, что он почувствовал себя поэтом XX съезда, поэтом «оттепели», массовых реабилитаций, поэтом попытки соединения свободы, демократии и социализма. Было ли это такой же ошибкой, как и прежняя, якобинская? Возможно. Однако в той или иной степени, а Борис Слуцкий отдавал ей должное. В 1966 году, когда стало очевидным явное «завинчивание гаек», когда до ввода войск в Чехословакию оставалось два года, Слуцкий написал стихотворение, посвященное десятилетию XX съезда. Надо учитывать, что день этот, 14 февраля 1966 года, был своеобразно отмечен в Советском Союзе. В этот день был объявлен приговор двум писателям, Андрею Синявскому и Юрию Даниэлю, печатавшимся на Западе под псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак: семь и пять лет. В этот день Борис Слуцкий пишет такое стихотворение:

Рефреном повторяющиеся слова «Все же ты был» звучат заклинанием и очень похожи по тону, по интонации на стихотворение Слуцкого 1952 года о том, что он «строит на песке». Надобно учитывать, что цитирует автор в этом стихотворении. «Все же ты был» — слегка измененная фраза из очерка Владислава Ходасевича о Самуиле Викторовиче Киссине (Муни), талантливом литераторе, не реализовавшем свой талант и на десять процентов.

«Самуил Викторович Киссин, о котором я хочу рассказать, в сущности, ничего не сделал в литературе. Но рассказать о нем надо и стоит, потому что, будучи очень “сам по себе”, он всем своим обликом выражал нечто глубоко характерное для того времени, в котором протекала его недолгая жизнь. Его знала вся литературная Москва конца девятисотых и начала девятьсот десятых годов. Не играя заметной роли в ее жизни, он, скорее, был одним из тех, которые составляли “фон” тогдашних событий. Однако ж по личным свойствам он не был “человеком толпы”, отнюдь нет. Он слишком своеобразен и сложен, чтобы ему быть “типом”. Он был симптом, а не тип. След, им оставленный в жизни, как и в литературе, не глубок. Но — незадолго до смерти, с той иронией, которая редко покидала его, он сказал мне:

— Заметь, что я все-таки был » [165] Ходасевич В. Ф. Муни // Собр. соч.: В 4 т. М.: Согласие, 1997. Т. 4. С. 8. .

Борис Слуцкий великолепно знал Ходасевича. Еще в юности, до войны, он снимал с полки томик этого поэта и читал стихи у Давида Самойлова. Во время войны он познакомился с поздним его творчеством, в том числе и с очерком «Муни». Судьба литературного неудачника, который мог бы сделать то или это, да вот ничего не сделал, была близка и понятна Борису Слуцкому. Он и сам не раз и не два находился в таком положении по разным причинам.

Но главное в стихотворении — это XX съезд, который может в истории остаться вот таким неудачником, вроде литературного неудачника Муни, и оказаться впоследствии забытым. Однако даже если этот съезд забудут все — один человек будет его помнить и повторять: «Все же ты был», перечисляя все, что было сделано; все, что забывать не следует.

В стихотворении Бориса Слуцкого слышно отчаяние и уговоры этого отчаяния во все том же рефрене: «Все же ты был». Тот, кто знает очерк Ходасевича о Муни, слышит внутренний, не произнесенный Слуцким, монолог: «Неужели след, оставленный этим съездом, на самом деле, неглубок? Неужели он важен не столько даже как тип, сколько как симптом?» И возражением на все берется из того же очерка.

Для Слуцкого этот съезд был чаемым соединением свободы и партийности. Автор стихотворения про то, как его «принимали в партию, где лгать нельзя и трусом быть нельзя», всерьез относился ко всем особенностям партийного существования.