Фредерик Бегбедер - Конец света - первые итоги

Эта книга была написана в период с 1922 по 1955 год. Составившие ее 16 рассказов публиковались в журналах «Cosmopolitan», «The New Yorker» и «Harper’s Bazaar»; это настоящая бомба в литературе. Истеричные сцены семейных ссор, долгие пени (но без скрипок осенних) [62] Ср.: Верлен Поль. Осенняя песня. Пер. Валерия Брюсова , многоголосые монологи и разочарования, хлесткие как пощечины. Жюль Ренар записал у себя в дневнике: «Бывают великие писатели и писатели хорошие. Давайте будем хорошими». Подобно Ренару, Дороти Паркер никогда не стремилась стать великой писательницей. Она не пыталась написать «Моби Дика». Тем лучше: Мелвилл это уже сделал, а кому на рыбном рынке нужен лишний кит? Дороти Паркер совершила нечто гораздо более прекрасное: она не жалея расходовала свой талант на журналы и встречалась с друзьями, чтобы поведать им очередную историю с плохим концом, в которой они узнавали себя.

Я никогда не устану повторять, что предпочитаю талант гению, обаяние честолюбию, хрупкость силе, виолончель барабану, Саган — Дюрас, Модиано — Граку и Блондена — Селину. А о моих вкусах, какими бы скромными и неожиданными они ни были, не спорят.

Дороти Паркер с видом самым невинным сурово клеймит идиотизм американской жизни — чудовищных совратителей, уродующее душу воспитание, социальную несправедливость и непроходимую тупость шикарных девиц. Написанные полутонами, ее фривольные истории будят в нас гораздо более сильное возмущение, нежели неореалистическая фреска, набросанная крупными мазками каким-нибудь надутым фанфароном типа Нормана Мейлера. От нескольких капель нитроглицерина взрыв мощнее, чем от здоровенной мокрой петарды. Дороти Паркер трогает нас крохотными подсмотренными в жизни деталями: вот девочка, которую родители постоянно наряжают в одежду на несколько размеров больше; вот бездельница, которой никак не удается выдать себя за француженку; вот алкоголик, весь вечер твердящий, что завтра утром ему рано вставать (господи боже, кого это он мне напоминает?).

Эта книга — тревожный звонок. На протяжении долгих лет мы так увлеклись созданием глубоких теорий о жанре романа, что упустили сущую мелочь. Искусство Дороти Паркер можно выразить одним словом — гандикап, и этот гандикап позволяет дисквалифицировать самых выдающихся профессоров литературы с самыми блестящими дипломами. Это необъяснимое чудо, позволяющее поверить в лучший мир, это редкое качество, оплаченное дорогой ценой, это счастье, приносящее несчастье, это жажда, против которой бессильны гектолитры алкоголя. Это ЭМОЦИОНАЛЬНОСТЬ. Эмоциональность, она же сущность литературы, ее двигатель и горючее. Садись-ка в уголке и жди, пока не прочувствуешь нечто с такой силой, чтобы твоему перу было что сказать. Или вообще не пиши.

//- Биография Дороти Паркер — //

Последнюю подругу Фицджеральда звали Дороти Паркер (1893–1967). Ее дебют состоялся в журнале «Vanity Fair» в 1914 году. Однажды, когда она не сдала вовремя статью, главный редактор несколько дней разыскивал ее, а когда нашел, получил такой идеальный по грубости ответ: «I was toо fucking busy, and vice-versa» (непереводимо). В качестве награды он назначил ее заведовать отделом театральной критики. Именно она поздравила Кэтрин Хепбёрн за «потрясающую палитру чувств от А до Б». В 1920 году ее с треском выгнали, зато приняли в «The New Yorker». Здесь она напечатала большое количество стихотворений с изумительными концовками:

Вся жизнь — бесконечный ликующий гимн,

Забудь о тоске и унынии,

Люби безоглядно — и будешь любим…

А я — королева Румынии.

Она является автором трагикомичных рассказов, объединенных в три сборника: «Жизнь вдвоем», «Как вальс» и «Завтра плохой день». Участница знаменитого круглого стола в отеле «Алгонкин», эта остроумная и немного взбалмошная женщина озарила собой безумные годы, а несколько десятилетий спустя умерла от пьянства, одиночества и безвестности. Дороти Паркер предложила выбить в качестве эпитафии на своем надгробном камне: «Извините за пыль». Виалатт добавил бы к этому: «Вот к чему ведет нехватка перьев!»

Франсуа Нурисье сделал за своих биографов почти всю работу — слишком часто он сам себя хоронил. «Мне нечем гордиться в жизни. Себя я не люблю. И жизнь свою не люблю» («Мелкий буржуа»). «Стареющие писатели ведут себя одинаково что с постельными историями, что с тиражами, — всегда чуть-чуть преувеличивают» («Братислава»). Что мне больше всего нравилось у него, так это контраст между человеком и его творением. Человек представал перед нами в абсолютно фальшивом образе пожилого нотабля, этакого елейного старикашки, опытного и по-макиавеллиевски коварного манипулятора, дергающего за ниточки комитет по присуждению Гонкуровской премии, влиятельного журналиста «Le Point» и «Le Figaro magazine»… Но стоит открыть его книги, и обнаруживаешь нечто совершенно иное. Чудовищную искренность, безапелляционную жесткость по отношению к самому себе, маниакальную чистоту стиля и юмор — еще более черный, чем у его учителя Джерома К. Джерома. Его автобиографические произведения относятся к числу самых глубоких, самых грустных и самых отточенных за всю историю французской литературы. «Мелкий буржуа» (1963) и «Музей Человека» (1978) — это чистая классика. «В отсутствие гения» (2000) — шедевр мемуаристики. Ну а «Братислава»… Братислава — город, в котором он был счастлив летом 1947 года встретить свое 20-летие, это его «Крушение»: «Я вспоминал свои воспоминания, то есть не помнил ничего». Уже последней фразой своего первого романа «Серая вода»: «Жизнь не возобновляется, она течет», — он сказал все. Нурисье можно было бы сравнить со злой колдуньей из «Белоснежки», которая, стоя перед волшебным зеркальцем, сокрушается: «Неужели уродливей меня нет никого в королевстве?»