Геннадий Прашкевич: Жюль Верн

Никому в голову не придет изучать мировую географию по книгам Жюля Верна, но из романа «Двадцать тысяч лье под водой» юный читатель узнает о жизни земных морей и океанов ничуть не меньше, чем из школьного учебника.

Рассказывая о писателе, невозможно обойтись без его текстов.

Вот роман Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой». Цитата из него может показаться непомерно большой, но в оригинале она еще больше, в оригинале она, скажем так, величественна.

«Какой-нибудь впечатлительный конхиолог, конечно, растерялся бы, увидев соседние витрины, в которых были размещены и классифицированы представители типа моллюсков. Коллекция мягкотелых не имела цены, и мне недостало бы времени ее описать. Я назову лишь некоторые особи, единственно ради того, чтобы сохранить в памяти их названия: изящная королевская синевакула Индийского океана, вся в белых пятнах, ярко выступающих на красном и коричневом фоне, красочный "императорский спондил", весь ощетинившийся шипами, — редкий экземпляр, за который, по моему мнению, любой европейский музей заплатил бы двадцать тысяч франков, обыкновенная синевакула из морей Новой Голландии, весьма трудно добываемая, экзотические сенегальские бюккарды — двустворчатые белые раковины, — такие хрупкие, что рассыпаются при малейшем дуновении, множество разновидностей морского щипца с острова Явы — улитки вроде известковых трубок, окаймленных листовидными складками, высоко ценимые любителями; все виды брюхоногих, начиная от зеленовато-желтых, которых вылавливают в морях Америки, до кирпично-красных, предпочитающих воды Новой Голландии; одни, добытые в Мексиканском заливе и примечательные своей черепицеобразной раковиной, другие — звездчатки, найденные в южных морях, и, наконец, самый редкий из всех, великолепный шпорник Новой Зеландии; затем удивительные теллины, драгоценные виды цитер и венусов, решетчатые кадраны, отливающие перламутром, с берегов Транкебара, крапчатая башенка, зеленые ракушки китайских морей, конусовидная улитка; все виды ужовок, служащих монетами в Индии и Африке, "Слава морей" — драгоценнейшая раковина Восточной Индии; наконец, литорины, дельфинки, башенки, янтины, яйцевидки, оливы, митры, шлемы, пурпурницы, трубачи, арфы, скальницы, тритоны, цериты, веретеновидки, блюдечки, стеклышки, клеодоры — нежные хрупкие раковины, которым ученые дали прелестные имена. В особых отделениях лежали нити жемчуга невиданной красоты, загоравшиеся всеми огнями при электрическом освещении: розовый жемчуг Красного моря, зеленый жемчуг из раковин галиотиса, желтый жемчуг, голубой, черный — удивительный продукт различных моллюсков всех океанов и некоторых перловиц из северных рек; и, наконец, несколько бесценных образцов, извлеченных из самых крупных и редчайших раковин жемчужниц. Иные жемчужины были больше голубиного яйца; каждая из них стоила дороже той жемчужины, которую путешественник Тавернье продал за три миллиона персидскому шаху, а красотой они превосходили жемчужину имама маскатского, которой, как я думал, не было равной в мире. Определить стоимость коллекции не представляло возможности. Капитан Немо должен был истратить миллионы на приобретение этих редчайших образцов; и я спрашивал себя: из каких источников черпает средства на удовлетворение своих причуд этот странный собиратель редкостей?..»

Кто-то махнет на такие перечисления рукой, кто-то их пропустит.

В конце концов, невозможно запомнить каждую каплю, — запоминается сам дождь.

Как отдельные капли превращаются в ливень, так бесчисленные перечисления делают книги Жюля Верна.

Жюль Верн любил язык науки.

В его картотеке хранилось множество тетрадок, заполненных специальными, но всегда выразительными и поэтическими терминами.

Снежный заряд… Солнечная корона… Пустынный загар… Бараньи лбы… Каменноугольная эпоха… Китайский щит… Столбчатые базальты… Профиль ветра… Дождевая тень… Ленточные глины… Зеркала скольжения… Угольные мешки… Мертвая зыбь… Конус выноса… Вересковая пустошь…

В детстве, когда все горизонты свободны, такая вот туманная дымка научной романтики ничуть не ухудшает видимость, напротив — улучшает ее.

Но литература — не наука.

Текст одного писателя нельзя проверить текстом другого.

Книги Федора Достоевского, Макса Фриша, Эдгара По или Жюля Верна нельзя сравнивать с книгами Михаила Шолохова, Готфрида Келлера, Марка Твена или Рея Брэдбери, — они разные. «Бесов» или «Тихий Дон», «Марсианские хроники» или «Таинственный остров» при всем желании не напишешь заново. Это в науке самый сложный эксперимент можно (и нужно) повторять, чтобы подтвердить истинность открытия. И всегда повторенный, скажем, в тысячный раз эксперимент Альберта Майкельсона даст один и тот же результат.