Варлаам Рыжаков - Капка

Погладила свое любимое коричневое в белый горошек платье, надела его. Повязала мамину, она разрешила мне, шелковую косынку. Долго стояла перед зеркалом, прихорашивалась.

А как же? На сенокос все, даже старухи, одеваются по-праздничному нарядно.

Сняла зеркало со стены, поставила на пол... И... лучше бы не снимать. Платье оказалось чуточку коротким. Но это ерунда. Из-под платья торчали угловатые костлявые коленки. И ноги были дочерна загорелые, сухие и твердые. Совсем не девчоночьи ноги. Я попробовала растереть коленки руками. Но разве кости разотрешь. Коленки покраснели и выпирали еще заметнее.

Я повесила зеркало обратно. Посмотрела на свои ноги, ощупала их. Коленки как коленки, у всех такие.

Но я лгала. Обманывала сама себя, успокаивала. Я знала, что ноги не у всех одинаковые.

У дачницы Галки коленки не торчат, у нее на коленках, когда она стоит, ямочки. И ноги белые, мягкие.

И еще беда: чего обуть?

Белые туфли? Их испортишь, исцарапаешь да исколешь о кошеную траву. Ботинки, в которых пасу стадо? Тяжелые они и расползлись после дождя, как лягушки. Стыдно в них.

Полезла на чердак, куда мы забрасывали изношенную обувь. Может, чего подберу.

Пыльно на чердаке. Ботинок, туфель, сандалий и калош - как в магазине. Выбирай. А выбрать нечего. Все засохшие, заскорузлые, растрепанные. Одну туфлю на правую ногу подобрала. Красивую и крепкую. Вторую никак. Облазила весь чердак, нет подходящей. Хоть плачь - нет, и все. Нашла похожую, в самый раз по ноге, но с ремешком и черную, а не красную.

Обулась и захохотала:

- Как скоморох.

А если покрасить? А чем? Сгребла с трубы сажу. Поплевала на туфлю, потерла сажей - красит. А потом облезет. Чернилами? Черными чернилами.

Хорошие туфли получились, почти как новые. Ремешок с левой туфли обстригла.

Прошлась по комнате. Чудесно. Взглянула на часы и обмерла: полдень. Схватила зеленую кофту, грабли, побежала к правлению колхоза. Никого. Уехали.

У крыльца дремала запряженная в рыдван лошадь.

Из-за угла правления вышел Шурка.

- Явилась. - Повернулся, крикнул: - Ягодники, поехали!

Выпорхнули городские модницы - Алка и Галка, с кузовками. Сели на рыдван, переглянулись, захихикали.

- Чего стоишь, садись, - недовольно бросил Шурка и сердито дернул вожжи. - Все на машинах уехали, а тебя жди.

- А они?

- Им на лошади захотелось прокатиться. А тебе лучше бы на машине.

- Откуда ты знаешь, на чем мне лучше? - усаживаясь в рыдван, ответила я.

- Да уж знаю.

- Ничего ты не знаешь.

Шурка смолчал. Выехали за деревню. Въехали в рощу. Алка с Галкой заохали, завздыхали:

- Красота-то! Какой лес! Какой воздух!

А я смотрела и думала: лес как лес и воздух как воздух.

А Шурка угодливо поддакивал:

- Лес что надо. Воздух - ключевая вода.

Я спрыгнула с рыдвана. Езжай, предатель. Пешком пойду.

Предатель... Я замедлила шаг.

Что это слово прилипло ко мне? Он не предатель!

Шурка хлестнул вожжами лошадь, и рыдван, поднимая пыль, скрылся за поворотом.

Горло мое сдавила обида. Предатель...

Я остановилась.

Что это я? Он же не знает, что я сошла.

Знает.

Нет, не знает.

Знает.

Нет, не знает.

По лесу зазвенел Шуркин голос:

- Ка-па! Эге-ге-ге-е!

Я молчала.

- Ау-у-у-у!

Топот конских копыт. Грохот колес.

- Ты чего?

- Я ничего.

- Сошла чего?

- Тебе и с ними хорошо.

- Злюка. Садись.

- Не сяду.

Шурка спрыгнул, взял у меня грабли, кофту, положил на рыдван.

- Сядешь.

Сбегал на поляну, принес охапку мягкой завялой травы.

Я села.

- На что ты обиделась?

- "Лес что надо. Воздух - ключевая вода"! - передразнила я его.

Шурка засмеялся:

- А я люблю тебя.

Я на миг уставилась на него.

- Не веришь?

- Как мальчишка мальчишку?

- Нет.

Шурка встал на рыдван во весь рост, замахал вожжами, запел:

Эх, тачанка-ростовчанка,

Наша гордость и краса,

Украинская тачанка,

Все четыре колеса...

Лошадь бежала крупной рысью.

Придорожные деревья обнялись ветвями, закружились в тесном хороводе.

Закружились солнечные полянки. И все вокруг зазвенело, запело, затанцевало вместе с Шуркой.

А я какая-то обескураженная смотрела на него и ничего не понимала. Я не чувствовала радости. Хотя давно ждала, давно хотела, чтобы Шурка полюбил меня.

Шурка пел, дурачился, хохотал.

А я, растерянная и напуганная, прислушивалась к самой себе. Прислушивалась, а перед глазами всплывали то сторожка дяди Еремея, то заплаканное лицо Шуркиного отца.

После того, что я услышала и увидела в сторожке дяди Еремея, во мне что-то надломилось...