Варлаам Рыжаков - Капка

Предатель...

Как же это? Папа с Афанасием были товарищами. Когда папа лежал больной, дядя Афанасий часто приходил к нам. Они разговаривали о колхозных делах, а о войне не говорили. Папа не любил говорить о войне. Но однажды папа все-таки рассказал, как его, раненного, вынес из немецкого тыла тоже раненый товарищ. Кругом было поле. Кругом были немцы. Товарищ волок папу на своей шинели. Волок по оврагу, заросшему колючками и репейником. За оврагом лопотали фашисты. Папа хорошо их слышал и все-таки стонал. Тяжело был ранен - в грудь. Но товарищ не бросил его. А чтобы папа не стонал, заткнул ему рот отрезанным от шинели рукавом.

А если бы с папой был дядя Афанасий?

Я на миг увидела наш овраг. Папа лежит кверху лицом. К нему подходят немцы, с автоматами, с ножами.

Я стиснула зубами край одеяла.

Предатель.

- Капа, ты не спишь?

- Нет, мама.

- Чего это в лесу произошло?

- Я не знаю, мам.

- Как не знаешь?

- Не знаю.

- Афанасий давеча прибежал из лесу и орет на всю деревню: убийца, убийца! Капа видела.

- Я ничего, мам, не видела.

- Я так и подумала: болтает. Совсем, господи прости меня, спятил.

Я съежилась и зарылась головой в подушку.

Нет, мамочка, не спятил. Испугался. И в тот раз, когда папа рассказывал, он быстро ушел от нас. Ушел расстроенный, хмурый.

А Шурка? Может, и он такой же?

Нет. Нет-нет. Шурка не выдаст товарища. Когда они с Колькой спалили сарай, он написал Колькиным родителям записку. Написал, что он один виноват.

Шурка не такой. Мама говорила, что дядя Афанасий в парнях был тихий, робкий. А Шурка смелый, отчаянный.

А вдруг... Ведь он любит отца. Нет. Он любит отца за то, что он был партизаном.

Партизаном...

- Эх, Шурка, Шурка...

- Кап... Ты что, дочка?

Я не отозвалась, притворилась спящей.

- Бредит. Неужто и впрямь в лесу что случилось?

Заскрипела кровать. Шлепая босыми ногами по полу, мама прошла на кухню. Попила воды, легла, успокоилась.

Не спит. О телятах думает. Найдем ли мы их завтра? Мама сказала найдем. А сама не спит.

А если Шурка узнает про отца?.. О... Он бешеный. А узнает он обязательно, у нас в деревне ничего не утаишь. Что тогда будет? Шурка... Он ни за что не останется в деревне. В разведчики готовится. Руку иголкой протыкает, немецкий учит.

Он убежит. И я бы убежала. Позор-то какой... Позор...

Но я, Шурка, все равно буду тебя любить. Что, ты виноват, что ли? Ни крошечки.

А если мама выйдет замуж за дядю Еремея, как мы его звать будем? Я зажмурилась.

Дядя Еремей в нашем доме. Большой, угрюмый. Ходит, задевает головой за матицу. Половицы скрипят. В доме тесно, хмуро.

Я улыбнулась.

Папа был легкий. Хоть и хворый, а веселый. С ним в доме было и светло и уютно.

Не поженятся они.

Нам и так хорошо. Нам... А ему?

Вот не было бы у меня никого-никого. Ни мамы, ни Нюрки, ни Сергуньки с Мишкой...

Я долго всматривалась в темноту и неожиданно для себя спросила:

- Мам, а ежели бы дядя Еремей снова посватался, ты бы поженилась с ним?

Мама тихо ответила:

- Ни к чему все это, дочка. Не надо об этом.

И глубоко вздохнула. И я вздохнула.

Шурка вечерами больше не приглашает меня прогуляться вдвоем по улице. Один разочек пригласил, а больше нет. Не соскучился, видно, он по мне, пока я была в пионерском лагере.

И Колька ко мне не подходит. Некогда Кольке, они с отцом на тракторе до глубокой ночи в поле. Колька загорел и похудел. И не удивительно. Я ложусь спать, а их трактор еще шумит, а утром, когда мы выгоняем стадо, Колька с отцом уже на тракторе катаются по полю. Чумазый Колька, а руки страх глядеть. Говорит, не отмываются, в кожу, говорит, мазут впитался.

Ничего, за зиму отчистятся.

А еще Колька ко мне не подходит - Шурки боится. Избил его Шурка. Избил за то, что мы с Колькой однажды в воскресенье вечером на озеро на рыбалку ходили.

Шальной. Разыскал нас. Меня домой прогнал, а Кольку избил. А сам не догадывается, глупый, что я и на гулянье-то хожу только ради него. И пляшу и пою для него. Все видят, а он не видит.

Плохо быть девчонкой.

Жди, когда к тебе подойдут. Гадай: подойдет, не подойдет. Мучайся, томись, а сама подойти не смей.

Стоят девчонки на гулянье табунком в сторонке и тайно соревнуются между собой. Ревниво переглядываются, злословят в душе, завидуют.

А мальчишки... Рванет Шурка гармонь, запоют они озорные частушки и уйдут в соседнее село.

Будто там им веселее, будто там девчонки лучше, будто там их медом кормят.

К Розке, как и прошлый год, из города дачники приехали. Ее двоюродные сестры: Алка да Галка. Обе в модных сарафанах, прически - загляденье. Алка еще ничего. Она постарше Розки и лицом шадривая, а Галка нам ровесница и уж очень красивая. Как нарисованная.