Микола Садкович - Мадам Любовь

- Камрады вы мои дорогие, спасибо вам, за все вам спасибо... Дайте же нам оружие.

Командир их, рослый такой, стройный мужчина в военной куртке и берете, засмеялся.

- Успеете, - говорит, - вам еще надо присягу принять.

- Присягаю! - ответила я ему. - На всю жизнь присягаю! - И руку подняла.

Я присягала на советской земле, в белорусском лесу и не забыла нашу партизанскую клятву:

- Клянусь, что не пожалею сил, а если надо, и жизни своей...

Командир остановил меня. Отвел в сторону.

- Успокойтесь, товарищ... Вероятно, вы говорили хорошие слова. Мы постараемся перевести их на французский, и тогда вы скажете до конца, хорошо?

- Да, - сказала я, чувствуя, что вот-вот разрыдаюсь от счастья, оттого, что командир сказал мне "товарищ", что вокруг такие хорошие, веселые люди...

Где был Франсуа? Разве я не сказала? Он был с нами. Мы встретились еще на хуторе, когда садились в машины. Потом он куда-то исчез. В радостной суматохе я сразу-то и не заметила, что его нет...

Я нашла Франсуа на краю узкого высокого плато среди редких деревьев. Он стоял над обрывом и задумчиво смотрел на восток. Оттуда далеко было видно. Видно было, как за горой всходит солнце... Я тихонько позвала:

- Франсуа...

Он вздрогнул. Повернулся и протянул ко мне руки... Начинался день, первый день нашей свободы... Его надо было запомнить на всю нашу жизнь... День свободы, породнившей нас... Мы обнялись.

Франсуа:

О мадам...

Люба:

Тогда он впервые назвал меня не "мадам", а просто, как близкий друг, Люба. Он сказал: "Люба, спой мне ту песню про журавлей... Ведь они долетели?.."

На востоке занималось яркое зарево. На востоке гремели пушки, и колонны двигались на запад по белорусской земле.

На деревни, на разрушенные города падал белый снег. Его топтали немецкие бутсы, давили железные гусеницы... Смешивали с грязью, с копотью, с кровью... А он все падал и падал, ослепляя бегущих солдат...

1961 - 1965