Микола Садкович - Мадам Любовь

Утром пришла тетя Катя, она ночевала в другой хате и там договорилась с хозяйкой: будем работать на огороде и в поле, за харчи, два раза в день. А соберем урожай, тогда нам по старанию выделит долю.

- Я ж без обмана, миленькие вы мои, - ласково сыпала хозяйка, жилистая, еще не старая женщина, - мне откуль зараз взять? Нас обдирали як липку. И тое дай, и гэта отдай государству. Теперь, даст бог, поправимся. Абы не лениться. Люди жито косить почали, а я женщина слабая, мне одной не управиться. И хлопчика вашего молочком отпоим. Ишь до чего износился... Жалко дитё. Нехай за гусями глядит, якраз по его силенкам работа...

"Отчего мы тебя раньше не знали?" - думала я.

- Думай не думай, а податься некуда. Отощали в пути, - рассудила тетя Катя, - малого подкормим и дальше пойдем...

Остались у хозяйки. Денек передохнули и назавтра чуть свет отправились полоть. Днем жара становилась невыносимой. Земля пересохла, осыпалась пылью с корней сорняков. Во рту держался стойкий привкус горечи. Хотелось пить.

Я разогнула спину, чтобы хлебнуть из бутылки теплой воды, и только теперь увидела женщин на широких колхозных огородах. Утром не было никого, кроме нас с тетей Катей. Женщины появились внезапно, словно выросли среди грядок, не успев распрямиться. Никто ни с кем не заговаривал, не перекидывался обычными шутками. И хотя полоть нельзя, держа голову прямо, мне показалось, что бабы нагнулись от стыда, не смея смотреть в глаза друг другу, потому что пололи чужое. Вернее, недавно свое, общее, а теперь будто краденое.

Огороды принадлежали колхозу, каждый имел тут свою долю, но все понимали, что делить по трудодням уже не будут, делить некому, и каждый считал своей долей то, что сможет собрать, огородив тычками себе участок.

С нашим приходом хозяйка перенесла тычки, захватив еще никем не занятые грядки капусты.

Я поискала глазами Катерину Борисовну. Тетя Катя сидела на травянистой меже, в тени старой вербы, задумчиво глядя на раскинувшуюся по косогору, у самого горизонта деревню.

Уже несколько дней - я стала замечать - Катерина Борисовна ходила скучная, молчаливая. К Алику она по-прежнему относилась внимательно и ласково, а ко мне как-то иначе... словно что-то таила от меня. Пугала мысль: "Неужели эту сильную, неглупую женщину надломили наши скитания, горечь наших потерь?"

Села к ней на траву.

- Отдохнем, - сказала я, заглядывая ей в лицо, - еще успеем наломать спину до вечера... Не на панском пригоне работаем.

- А чем оно лучше? - отвернувшись, ответила Катерина Борисовна. - Наша злыдня спит и видит, когда ее "паней" звать станут.

Ответила и замолчала, встала, отряхнула юбку и пошла к грядкам.

До вечера работали шаг в шаг, и мне уже не казалось, что мы гнем спины над краденым. Черт с ней, с нашей злыдней хозяйкой. С нее погодя спросится... Конечно, теперь мы с многих спросили. И, скажем прямо, многим простили.

Кто его знает, может, и правда, не все так виноваты, как тогда мне казалось? Но вот эту хозяйку свою простить не могу. Запомнилась мне она, вроде бабы-яги на рисунке из детской книжки. И, возможно, не очень с моей стороны справедливо, такой ее вижу по сей день. О такой и рассказываю.

Утром Алик погнал гусей к пруду. На берегу ему преградили путь соседние мальчишки. Не хотели пускать гусей туда, где купалась деревенская детвора. Не потому, что гуси мешали купаться, а потому, что принадлежали Юхимовне, этой "гадюке", "злыдне", "недорезанной пани".

Алика обозвали "панским батраком" и другими дурными словами. Он обиделся, не смолчал... Тут и началось.

Ватага действовала дружно, организованно. Гуси с гоготом разлетелись по всему пруду.

Алика загнали в воду и не давали выбраться на берег. Могло бы кончиться плохо. К счастью или несчастью, на шум прибежала хозяйка, и атака сразу захлебнулась под градом проклятий и угроз:

- Каб вам до дому не дойти, байструки поганые, каб вам кишки поразмотало, як вы тых гусей разогнали... Гуль-гуль-гуль, гусыньки мои... Гуль-гуль...

Не переставая созывать гусей, она помогла Алику выбраться из топкого ила.

- Ироды голодраные... Чужое дитё чуть не потопили, а божа ж мой... И батьки ихния бандиты, и детки такие... Гуль-гуль-гуль...

Алик сопел, выжимая мокрую рубашку, а Юхимовна чуть не плакала:

- Сиротинка ты моя, некому за тебя заступиться, некому пожалеть...

Тут Алик не выдержал:

- Вот приедет папка, привезет мне пистолет...

- А, не кажи, бедненький, - причитала Юхимовна, - где той твой папка...

- Мой папка на фронте, - в запальчивости выкрикнул Алик, - он фашистов бьет!