Валентина Малявина - Услышь меня, чистый сердцем

— А как ты отличишь, когда курлыкает или когда тяфкает?

— Отличу. Слушай… Курлыкает. К добру — умница.

Ох, и смешные жители нашего государства, которое называется «Можайская зона»…

Вошла дежурная. Смотрит на портрет Дюпонта работы Гейсборо и спрашивает:

— Это Блок?

— Нет, — говорю, — Есенин.

— А-а-а… тянет начальник ДПНК.

— Да… — тяну я.

— Что это у вас лежит на столе? От кого записка?

Я спокойно отвечаю:

— От Володи Кукушкина. Вы разлучили нас. Вот и пишем друг другу письма.

— За письма есть наказание.

— Вам бы только наказывать. Мы и так наказаны.

Она промолчала и ушла.

В Володиной записке: «Я только и делаю, что о тебе думаю».

Взяла томик Достоевского, наугад открыла первый том «Дневники», оказалась стр. 266, и что же я читаю: «Ваше время не ушло, не беспокойтесь. При Вашей настойчивости непременно выйдет что-нибудь хорошее. Оставайтесь только добры и великодушны». Словно поговорила с Федором Михайловичем. Да! Я с бодростью смотрю вперед. Володя скоро уезжает на «химию» к себе в Брянск.

Сижу у себя в кабинетике, Володя подходит к окну и говорит:

— Валюшка, пожалуйста, закрой дверь на ключ. Я хочу к тебе. Я войду через окно.

— Но оно сеткой закрыто.

— Ничего.

Я закрыла дверь, а Володя каким-то инструментом отодвинул железную сетку и вошел ко мне в комнату.

— Господи! Что же сердце так колотится?

— У меня тоже, — говорит Володя.

Расстегивает мою кофточку, снимает колготки и сам раздевается догола. Матрасы новые, белье свежайшее. Целуемся… Позже лежим, взявшись за руки, и я спрашиваю:

— А какое сегодня число?

— 30 октября.

— Да? День рождения Достоевского.

Володя улыбается. Я тоже. Мы счастливы. Он потихоньку через окно уходит.

Открываю дверь и говорю:

— Что-то я заснула, — и пошла погулять.

Встречаю Толю Калачева, художника. Он симпатичный и талантливый мальчик. Говорю ему:

— Толенька! Напиши мне портрет Володи Кукушкина. Пожалуйста.

— Хорошо, — тут же согласился Толя. Мы с ним дружим, и день рождения у нас в один день — 18 июня, только он намного моложе меня.

Через несколько дней портрет Володи, довольно большой, написанный масляной краской, у меня. Я отправила его домой, через вольных, конечно…

…Скоро, очень скоро и мне предстоит покинуть Можайскую зону. Что-то ждет меня там, впереди? Новые радости или новые беды? Новые потери или новая любовь? Жизнь покажет».

Моя жизнь удивительна контрастами: если счастье — его много, если горе — такое, что его почти невозможно перенести.

Возвращение в Москву, изменившуюся, почти чужую, возвращение после случившегося к нормальной жизни было трудным. Но это — тема для другой книги. Скажу лишь, что и тогда я выжила благодаря моим друзьям.

Их звонки начались сразу по приезде из Ростова. Приглашения сниматься и играть следовали одно за другим.

С «Мосфильма» — сниматься в картине Ольги Наруцкой, потом — от Бориса Ермолаева, Толи Мережко…

Множество предложений из театров. Я приняла приглашение Наташи Фатеевой играть с ней в «Арт-Центре» Прудкиных и не пожалела об этом ни разу.

Но если бы не они, мои друзья, что было бы со мной? Была бы я вообще сегодня жива?..

За эти годы погиб один из самых близких — Сашенька. Умерла мама. Ушел из жизни Саша Кайдановский. Не стало совсем недавно Павлика Арсенова.

За всех за них — живых и мертвых — благодарю Бога, не устаю молиться за них каждый день.

Мое прошлое, его самые счастливые, преисполненные любви голы или самые трудные, наполненные тьмой и белой, всегда рядом.

Не только здесь и сейчас. Было так и во времена заключений тоже. Я никогда не забуду свое первое Рождество в Можайской колонии.

День был чудный: 7 января, Рождество Христово! На зоне — чистый снег, и снегири с розовыми грудками торжественно сидят на украшенных снегом серебристых веточках. Синички садятся на руки и заглядывают в глаза, весело чирикают воробышки, а наши любимицы — зоновские кошки с именами Амнистия, Прокурор, Святой Васька — лениво ходят по аллее.

Солнце! Кругом солнце!

Иду в библиотеку просмотреть газеты. Смотрю «Советскую культуру». Некролог. Вижу фамилию — Тарковский. Сразу же перед глазами — красивое аскетическое лицо Арсения Александровича. Сердце сжалось. Отложила газету. Опять взяла. Прочитываю, что из жизни ушел Андрей Тарковский. Как — Андрей?! Господи! Как — Андрей?! Мне стало плохо.

…Вечером, под луной, между сугробами присела я на корточки, чтобы никто не видел, как плачу. Под телогрей кой, словно утешая меня, мурлычет котенок. Я не могу успокоиться, все плачу и плачу, шепчу дорогое имя, прошу за что-то прошения, говорю, что люблю его… Он же хотел, он должен был вернуться, чтобы снимать главный фильм своей жизни — фильм о Федоре Михайловиче Достоевском. «Андрей, — зову я, — Андрей!..»