Валентина Малявина - Услышь меня, чистый сердцем

Я все-таки очень смешливая. Хохотать хочется до невозможности, а начальница стоит. Я закрыла лицо руками и угодила струей воды прямо на нее.

— С ума сошли, Малявина?

— Кто сошел с ума?

— Вы.

— А-а-а… Значит, я. Ну да, ну да… Да-да…

— Немедленно выходите из-под душа.

— Но я в мыле.

— Меня не интересует, в чем вы.

— А меня интересует, что вы в форме.

О! Господи! Диалог был длинным. Взяла чистую простыню, вытираюсь, начальница не уходит:

— Ну надо же! Простынью вытирается… Прямо-таки барыня.

Я что-то сказала ей неприятное. Она мне отомстила. Около бани лежали толстые бревна. Мы с Володей спрятались за них и целовались, а ноги каким-то образом были видны. Уж не помню каким! Вдруг голос гражданки начальницы, что в папахе под душем стояла.

— Малявина! Кукушкин! Выходите!

— Не выйдем.

— Сейчас в ШИЗО пойдете. Немедленно выходите.

Вышли, и повели нас «гуськом», я — впереди, Володя — сзади в ДПНК через всю зону. Осужденные нас подбадривали:

— Ребятки! Вы извинения попросите! Отпустят!

Еле уговорили, чтобы нас отпустили, но Володя перестал работать на нашей зоне. Ох как плохо без него…

Только несколько раз виделись. Мне говорят:

— Володя Кукушкин в санчасть пошел.

— Что с ним?

— Палец чуть не отрубил. Наверное, нарочно, чтобы тебя повидать.

Я побежала в санчасть. Володину руку перевязали. Сели мы в уголочек под фикусами. Молчим. Пока прапор не пришел за Володей, мы, обнявшись, молча сидели под фикусами…

Ария Семен Львович приезжал!!! Говорили — интересно и долго.

Иду по аллее — навстречу соперница Марфа, просит:

— Валюшка, расскажи о втором собрании.

— О втором съезде КПСС?

— Во-во!

— Слушай, Марфа, на съезде были приняты две программы: «минимум» и «максимум».

Марфа слушала, будто я ей сказку рассказываю.

— Спасибо! — говорит — Все поняла!

А потом:

— Валюшка, зиму-то здесь побудем… На х…й мне печь топить, а тебе на каблуках шлендать по Москве. Здеся зимой-то лучше.

У нее тоже была 103-я статья. Деда, которого любила всем сердцем и душой, да и прожили они лет сорок — убила топором: довел. О! Господи!»

7 января 85-го года. Рождество Христово. «Снег пушистый, и много его. Темно. Костер разожгли. Цыганки у костра греются и поют, очень хорошо поют! Удивительно все! Удивительно!

Женечка, с которым мы прожили пять лет, разыскал меня и трогательное письмо прислал. Дай Бог ему силы и терпения. Он где-то в Кемерово. Сначала придумали историю, чтобы Женю посадить, вынудили на хулиганство, осудили и посадили. Боялись его. Боялись арестовать меня, пока он на свободе. Боялись, очень боялись, что он заступится за меня по-своему. Вот и упекли в тюрьму, потом в зону. Холодно там. Помоги ему Бог!

Летом 10 июня в дождливый понедельник получила письмо от мамульки. Она пишет: «Вчера вечером узнали о том, что тебе сняли срок до пяти лет, хотя Прокуратура СССР просила о снятии срока до трех лет. Мосгорсуд принял решение, что нужно оставить пять лет. Да это и понятно: они только что писали, что приговор по делу признан законным».

Событие произошло чрезвычайное, но поведение мое не изменилось, просто стала почему-то очень громко говорить. А вокруг — суета, оживление, недоумение. Вся зона меня поздравляет.

Вскоре приходит Надюшка Вохлакова, она тоже в бане работает, и говорит:

— Валюшка, иди к березке, что у оперативной части, и посмотри на второй этаж.

— Надюшка, расскажи подробней.

— Иди, Валюшка. Выглядишь ты хорошо, слава Богу. Иди.

Я пошла, встала у березки и посмотрела на второй этаж.

За окном красивый молодой мужчина смотрит на меня. Я посмотрела, кивнула и пошла к Валентине Андреевне Савиной.

— Валентина Андреевна, кто это там на втором этаже в окно на меня смотрел?

— Ты Максима Краснова знаешь?

— Еще бы! Даже очень близко. Он хотел и хочет, чтобы мы поженились.

— Это его отец.

— Лев Иванович?

— Да.

— Господи! Но он совсем молодой! И красивый какой!

— Да, он симпатичный. Ну, ладно… Иди. Да… сейчас прочитала, как Ольга Чайковская пишет о Стасе. Послушай: «…беззащитный и бешеный, утонченный и грубый…» Так это, Валентина?.

— Да. Так. Он с детства был очень одинок. Алексей Петрович, отец Стаса, ушел, когда Стасику было года два, а мать Шура имела семь мужей, а Стас мучился этим. Он мне рассказывал о своем детстве и плакал. Ну, я пошла, Валентина Андреевна.

Прихожу в баню. Все ушли на политзанятия. Я не хожу, потому что все это изучала и в театральном институте, и потом здесь — вот уже третий год. Таня Дудакова — прачка — тоже не ходит, притворяется, что глухая. Совсем не глухая наша баба Таня. Под полом у нас лягушка живет, о чем-то разговаривает наша лягушка. А Таня Дудакова говорит: «Ишь, курлыкает». Замолкла лягушка. Таня продолжает: «Если к добру, то закурлычет. Если ко злу, то тяфкнет».