Александр Колмогоров - Мне доставшееся - Семейные хроники Надежды Лухмановой

Мама Саши становилась всё более и более раздражительной, не терпящей возражений и часто впадающей в гнев. Она разучилась выслушивать и уважать чужие мнения и доводы, не совпадающие с официальными установками, а значит и её собственными. В разговорах с людьми становилась жёсткой, нетерпимой и даже жестокой до грубости, хотя при огромном самомнении, тщеславии и полном отсутствии настоящего системного образования её суждения и выводы были поверхностны, догматичны и, как следствие, ошибочны. Доводы, советы даже уже взрослого сына и невестки, получивших высшее образование и работавших в Москве в головных отраслевых НИИ, ею никогда и ни во что не ставились.

На примере родной матери, ортодоксально-истовой коммунистки, умершей у него на руках с партийным билетом под подушкой, сын окончательно убедился, в кого может превратить партийная демагогия и дисциплина тоталитарного режима не только малограмотного, но даже и образованного человека, принявшего его правила игры.

И когда с матерью в 1988 году случилось несчастье и в районной больнице посёлка Лазаревское 72-летней старушке не спасли, а отняли руку по самое плечо, райком той самой партии, учитывая… 49-летнюю безупречную репутацию своего члена, выделил из партбюджета «всё что смог» — 50 рублей на поправку её здоровья!

Верила ли мать Саши в Бога? Скорее всего, нет. Сын никогда не видел, чтобы она хотя бы в главные церковные праздники доставала хранившуюся в доме бабушкину икону, ставила перед ней зажжённую свечу или изредка ходила в поселковую каменную церковь на «дубовой горке». Никогда в пасхальные праздники не бывала она и на кладбище у могилы своей матери. Да, наверное, это было бы и просто невозможно для неё как активного проводника насаждаемой ею же самой в коллективах безбожной коммунистической идеологии. Но иногда, иногда… мальчик просыпался ночью от тоскливо-жалостливых или истово-вопрошающих взываний матери к неведомому существу. В полутьме комнаты сын видел, а скорее угадывал, сидящий на кровати с накинутым на плечи платком силуэт единственного и самого близкого ему человека, смотрящего куда-то вверх и выплёскивающего Господу свои остающиеся без ответа мольбы-просьбы страдающей женской души. У мальчика замирало и сжималось сердце. Стенания матери ошеломляли и ужасали его. Он начинал испуганно окликать её и плакать. Спохватившись, мать успокаивала сына, иногда звала к себе в постель, и он засыпал согретый её теплом. Но случаи эти продолжались…

Саша никогда и никому не рассказывал об этих ночных страданиях матери, всегда активной и уверенной в себе на людях. Но его детская психика, как губка, впитала мысль о существовании иного, параллельного, скрытого и оттого тайного мира Веры во Всемогущего и Всевидящего Богочеловека, который единственный на всём белом свете может принять и понять тебя, спасти и сохранить. Так вошла Вера и в Сашину детскую душу, хотя он и не добился от матери ни подтверждения, ни опровержения факта своего крещения в младенчестве.

Мать Саши пережила Великую Отечественную войну фактически в прифронтовой полосе. Линия боёв в 1942–43 годах на Кавказе проходила по Большому Кавказскому хребту всего в 70 километрах от посёлка, и немецкие самолёты часто бомбили единственную одноколейную железную дорогу, связывающую Туапсе с Закавказьем. Перепадало и жителям, так как уже в начале 1942 года в приморской части узкой долины реки Псезуапсе спешным порядком был построен полевой аэродром истребительной авиации с земляными валами-укрытиями для двух полков самолётов. Лётчики асы — Герой Советского Союза подполковник Д. Калараш, штурман 236 авиадивизии и командир 32-го авиаполка полковник Н. Павлов — сложили здесь в 1942 году свои головы, прикрывая с воздуха тылы группы войск. Две улицы посёлка и сейчас носят их имена.

Самолёты из-за близости нависающих над долиной гор могли взлетать и садиться лишь со стороны моря. По рассказам матери, этим пользовались мессера — прорывались с Кубани к аэродрому и блокировали взлёт, в то время как подоспевшие юнкерсы прицельно сбрасывали свой смертоносный груз. В скалистых склонах гор, обрывающихся к реке, военные прорыли сообщающиеся друг с другом пещеры-тоннели для хранения боеприпасов, многие годы привлекавшие как местных, так и отдыхающих летом на побережье мальчишек своей сырой и мрачной таинственностью с сотнями живших в них летучих мышей.

Саша родился 7 ноября 1945 года, а в 1948 году умерла бабушка, которую он совсем не помнил. На одной из сохранившихся семейных фотографий он видел себя годовалым младенцем на руках плохо одетой, измождённой, но ласково смотревшей на него беззубой старушки. А Манефе Александровне шёл тогда всего лишь 61-й год! Сколько же пережила эта совсем не старая по сегодняшним меркам женщина — дочь мастера-кожевенника из далёкой Тюмени, выданная 16-ти лет замуж и родившая семерых детей? Саша поражался превратностям судьбы, видя её молодой женщиной в кружевах и шляпе с вуалью на ранних фотографиях, обнимающей или держащей на руках и тоже в кружевах, то одного, то другого своего ребёнка. Внук, уехав из посёлка в 1970 году, повинуясь какой-то неодолимой воле родовой памяти, будет почти каждый год навещать могилу бабушки Манефы под столетними дубами старой части поселкового кладбища и, подолгу сидя у креста, перебирать в памяти факты и события семейных хроник, единственным хранителем и исследователем которых оказался на склоне лет…