Сергей Ермолинский: О времени, о Булгакове и о себе

У каждого мемуариста свой путь писания мемуаров. Ермолинский написал о Булгакове после того, как многое сделал для его памяти. Его работа началась буквально через несколько дней после кончины Булгакова. Судьбой было отпущено какое-то время, и Ермолинский вместе с Еленой Сергеевной принялись разбирать рукописи и черновики. Все это не исчезло, не пропало, стало основой архива, которым исследователи пользуются по сей день. Из старых газет и журналов сейчас извлекаются фельетоны и рассказы молодого Булгакова, но и это в свое время начали Елена Сергеевна и Ермолинский. Он был введен в первый состав комиссии по литературному наследию писателя, начал там хлопотливую и трудную работу, не предвидя, чем она будет прервана. В 40-м году его арестовали.

Почему у меня как у читателя возникает чувство доверия к автору?

Его личное знание ничем не замусорено, не искажено.

Нет сомнения, что автор знает больше, чем написал. Он был наблюдательным человеком, и ему было свойственно чувство живого любопытства. Но пишет он только о том, что имеет отношение к Булгакову-художнику. Это не специальное утаивание каких-то знаний, а высокая этика и дисциплина письма, к которой призывал Пушкин.

Притом автор не намекает на то, что знает о Булгакове все. Напротив. Далеко не все он увидел и смог понять. И даже со временем, хотя он об этом постоянно думал, далеко не все ему открылось. И это естественно. Разве все открылось в Пушкине или в Гоголе? Например, на самый главный вопрос — почему в 20-е годы мог родиться замысел такого романа, как «Мастер и Маргарита», у Ермолинского нет ответа. Он прекрасно знал, что исследователи думают об этом, изучают и сопоставляют факты, он сам помогал этой работе, интересовался ею, — но ответа не дал.

Потому что это тайна. И разгадки ее, может быть, не знал сам Булгаков.

Лучше вовремя остановиться перед тайной. И Ермолинский останавливается. Почти так же, как когда-то, в начале 30-го года, будучи молодым, прослушав первые главы романа и выйдя с Булгаковым на улицу, остановился перед ним, чтобы воскликнуть только одно: «Гениально!»

Смешным, наверное, выглядел этот первый потрясенный слушатель, забавной была вся эта мизансцена. Но и в старости иногда человек дорожит больше минутой какого-то пережитого чувства, нежели умными, более поздними соображениями. Счастливым человеком был Сергей Александрович Ермолинский! Подумать только! — был у него случай, когда, глядя прямо в глаза автору «Мастера и Маргариты», ни о чем не размышляя и ничего не опасаясь, он мог выкликнуть то, что, может быть, единственно и нужно было автору, но главное, что было верно: это — гениально. Тут Булгаков захохотал и, схватив за руку своего приятеля, стал выплясывать… («Ай-да Пушкин, ай-да сукин сын!»)

Сколько жизней иногда может прожить один человек? Да еще в России, где социальный уклад переломил однажды всю историю страны, да еще в литературе, где судьбы ломались нещадно?

С. А. Ермолинский любил повторять мысль драматурга Островского, что писателю в России надобно жить долго. Чтобы все успеть. Булгаков долго не жил, но успел написать свой главный роман. Невозможно, однако, узнать автора этого романа в его первых фельетонах — они как будто не им написаны.

Я держу в руках книжку, изданную в 36-м году. Называется она «Как мы работаем над киносценарием». Это сборник статей. Среди таких авторов, как А. Каплер, Н. Зархи, О. Брик, — имя С. Ермолинского. И начинается его статья так:

«Я люблю путешествовать. Во мне пробуждается тогда неудержимый оптимизм.

Трясясь на полуторатонке в предгорьях западного Копетдага, по белым плешинам солончаков, я неожиданно сочиняю и пою песни.

В горном кишлаке Таджикистана тренькаю на дутаре, будто на балалайке, соревнуясь с крохотным дутаристом-таджиком.

В Донбассе я играю в шашки с молчаливейшими людьми на свете — с шахтерами, и даже могу поплясать на вечеринке у местного профсоюзного работника…»

«Я был металлургом, подводником, агрономом, летчиком…» Это написано человеком, которого я не знала. Это отражение какой-то первой части его жизни, мне неизвестной. Здесь все — и веселый перечень занятий, и уверенность в «знании жизни», и ритм, и настроение — из тех 30-х годов, которые мы знаем по кадрам старого бодрого кинематографа.

Однако и выдумки тут нет — Ермолинскому в кинематографе действительно везло, он был признанным сценаристом. Страсть к путешествиям позволила ему объездить всю страну. И дружба с режиссерами была, и радовали успешные премьеры фильмов. Сергей Александрович Ермолинский, по его словам, был «вполне благополучный господин» — сначала журналист, потом сценарист, путешественник и ярый собачник, судья на собачьих выставках и т. д. и т. п.