Андре Агасси - Откровенно. Автобиография

МЫ С ФИЛИ проводим вместе все свободное время. Он забирает меня из школы на своем скутере, мы едем домой через пустыню, болтая и смеясь над тем, как пронзительно ноет мотор — точь-в-точь как комар. У нас общая спальня в задней части дома — наше убежище от отца и тенниса. Брат очень беспокоится о своих вещах — впрочем, как и я. Он провел посреди комнаты белую линию, которая делила ее пополам, будто теннисный корт: одна половина — моя, другая — Фили. Я сплю в передней половине. Моя кровать — рядом с дверью. Ночью, перед тем как выключить свет, мы совершаем ритуал, без которого я уже чувствую себя неуютно: пристроившись на краю кроватей, мы перешептываемся через нашу пограничную линию. Чаще всего говорит Фили, который на семь лет старше меня. Он раскрывает передо мной душу, повествуя о своих сомнениях и разочарованиях. Рассказывает, каково это — никогда не побеждать, постоянно слышать, что ты — прирожденный неудачник. Он делится мыслью занять у отца денег, чтобы продолжать заниматься теннисом и все-таки попытаться стать профессионалом. Хотя отец, соглашаемся мы оба, отнюдь не тот человек, на чью поддержку хотелось бы рассчитывать.

Однако из всех неудач, выпавших на его долю, самой тяжелой Фили считает проблему с волосами. Андре, говорит он, я лысею. Он сообщает это голосом, каким мог бы рассказать о том, что доктора оставляют ему лишь четыре недели жизни.

Но он не расстанется с шевелюрой без борьбы. Лысина — вот тот противник, с которым Фили дерется со всей яростью отчаяния. Он полагает, что лысеет из-за недостаточного прилива крови к голове, и поэтому каждый раз во время нашей ночной беседы он стоит на голове. Брат опирается головой о матрас и осторожно поднимает ноги вверх, для равновесия опираясь о стену. Я молюсь, чтобы это помогло, прошу Бога о том, чтобы мой братишка Фили, прирожденный неудачник, не потерял хотя бы свою шевелюру. Я лгу Фили, утверждая, что его странный метод лечения определенно помогает. Я люблю брата и готов говорить ему что угодно, если ему от этого станет лучше. Ради брата я сам готов, если понадобится, простоять на голове всю ночь.

После рассказа Фили о бедах наступает мой черед. Я восхищаюсь тем, как он умеет переключаться. Он выслушивает очередную гадость, сказанную отцом, оценивает, насколько глубоко она меня затронула, и выдает тщательно отмеренный кивок. Для мелких проблем — короткий кивок. Для крупных неприятностей — оживленный кивок и нахмуренные брови. Даже стоя вниз головой, Фили умеет столько выразить в одном кивке, сколько другой человек не скажет вам в письме из пяти страниц.

Однажды ночью Фили просит кое-что пообещать ему.

— Конечно, Фили, что угодно.

— Если отец скажет тебе есть таблетки, никогда их не ешь!

— Таблетки?

— Андре, послушай, что я тебе скажу. Это очень важно.

— Да, конечно, Фили, я слушаю.

— В следующий раз, когда ты поедешь на национальный турнир, если отец предложит тебе таблетки, не ешь их.

— Он уже дает мне экседрин, заставляет принимать его перед матчем, потому что в нем полно кофеина.

— Да, я знаю. Но я говорю о других таблетках. Те — тонкие, белые и круглые. Не ешь их. Делай, что хочешь, только не ешь.

— А что, если отец меня заставит? Я же не смогу с ним спорить.

— Да, конечно. Хорошо, дай мне подумать.

Фили закрывает глаза. Я вижу, как кровь приливает к его голове, как его лицо багровеет.

— Я придумал, — наконец говорит он. — Если тебе придется глотать эти таблетки, если он заставит тебя, играй как можно хуже. Нарочно проиграй. А потом скажи ему, что тебя всю игру трясло и ты не мог сконцентрироваться.

— Ладно. А что это за таблетки?

— Это колеса.

— Что?

— Наркотики. Накачивают тебя энергией. Я знаю, он хочет попробовать тебе их подсунуть.

— Откуда ты знаешь?

— Он их мне давал.

Действительно, на национальном турнире в Чикаго отец дает мне таблетку. Протяни руку, говорит он. Это тебя поддержит. Выпей.

Он кладет таблетку мне на ладонь. Тоненькую, белую, круглую.

Я глотаю ее. Чувствую себя прекрасно, все как обычно. Но приходится притвориться, что мне не по себе. Противник старше меня, но, хотя он не представляет для меня проблемы, я поддаюсь, изо всех сил тяну время, проигрываю несколько геймов. Я делаю вид, что мне чертовски трудно играть, гораздо труднее, чем на самом деле. Уходя с корта, я говорю отцу, что плохо себя чувствую и, кажется, сейчас упаду в обморок. Он выглядит виноватым.

«Ладно, — говорит он, проводя рукой по лицу, — ничего не получилось. Больше не будем это пробовать».