Андре Агасси - Откровенно. Автобиография

В турнире Алана Кинга участвовали игроки самого высокого уровня, и отец всячески пытался уговорить каждого из них сыграть со мной хоть пару сетов. Они реагировали по-разному. Борг согласился с готовностью. Коннорс явно хотел отказать, но не мог: ведь отец перетягивал ему ракетки. Победитель Уимблдона и Открытого чемпионата Франции, первая ракетка мира Илие Настасе явно предпочел бы заняться чем-нибудь другим, однако быстро понял, что отвязаться от моего отца практически невозможно.

Пока мы с Настасе играем, Венди наблюдает за нами, стоя возле сетки. Я ужасно нервничаю, Настасе явно скучает, пока не замечает Венди.

— Ого, — говорит он. — Это твоя подружка, клоп? Эта симпатяшка — дама твоего сердца, а?

Я останавливаюсь и сверлю Настасе сердитым взглядом. Мне хочется двинуть в нос этому глупому здоровому румыну, неважно, что он на полметра выше меня и на полсотни килограммов тяжелее. То, что он обозвал меня клопом, еще можно простить, но он посмел непочтительно отозваться о Венди! У корта уже собралась толпа, человек двести — не меньше. Настасе начинает играть на публику, вновь и вновь называя меня клопом, отпуская шутки на тему Венди. Я думаю только о том, что мой отец — безжалостный человек.

В конце концов я уже готов сказать ему: «Мистер Настасе, вы меня смущаете, перестаньте, пожалуйста!» Но все, что я могу, это стараться бить как можно сильнее. Еще сильнее. Настасе отпускает очередную шутку про Венди, и я не выдерживаю. Бросаю ракетку и ухожу с корта. Ты победил, Настасе.

Мой отец смотрит на это, открыв рот. Он не зол, он не смущен — он не умеет смущаться — в этом поступке он тотчас узнает себя, узнает во мне свои гены. Я никогда не видел, чтобы он так гордился.

ПОМИМО НЕЧАСТЫХ ИГР с титулованными игроками, мои публичные выступления по большей части связаны с некоторым жульничеством. Я регулярно развлекаюсь заманиванием новичков. Это несложно. Для начала нахожу на видном месте пустой корт и упражняюсь там в одиночестве. Заметив проходящего мимо нахального тинэйджера или подвыпившего, я приглашаю покидать со мной мячик. Для начала безропотно даю себя разделать под орех, а потом жалостным голосом предлагаю сыграть на символическую сумму. Может быть, на доллар? Или на пятерку? И не успевает он оглянуться, как я уже бью матчбол и в мой карман перекочевывает двадцатка — достаточно, чтобы целый месяц угощать Венди колой.

Этому меня научил Фили. Он подрабатывает уроками тенниса и часто подбивает на такие игры своих учеников, предлагая в качестве ставки сумму, равную плате за занятие. «Ты, Андре, — говорит он, — маленький и тощий, так что будешь грести деньги лопатой». Он помогает мне придумать схему обмана и как следует ее отрепетировать. Иногда я думаю, что зря считаю свои занятия жульничеством, и на самом деле люди только рады заплатить за подобное шоу. Наверное, потом будут хвастаться знакомым: мол, видели девятилетнего мальчишку, теннисного фаната, который никогда не проигрывает.

Я не рассказываю отцу о своем маленьком бизнесе. Меня не страшит его осуждение, напротив, он хорошо относится к старому доброму жульничеству. Просто я не хочу говорить с ним о теннисе больше, чем необходимо. Кроме того, нынче он занят организацией собственной аферы в Кембриджском клубе. Однажды, когда мы приходим туда, отец указывает мне на человека, который разговаривает с мистером Фонгом.

— Это Джим Браун, — шепчет он. — Величайший футболист [17] Имеется в виду американский футбол. в мире!

Браун — огромная гора мускулов, упакованная в теннисную форму и гольфы. Я уже видел его здесь, в клубе. Если он не играет в теннис на деньги, то играет в нарды или кости — тоже не на интерес. Как и мой отец, мистер Браун много говорит о деньгах. Как раз сейчас он жалуется мистеру Фонгу на неудавшуюся коммерческую игру: партнер, с которым он должен был играть, не явился. Мистер Фонг должен слушать его и сочувствовать.

— Я пришел играть, — говорит Браун. — И я хочу играть.

Мой отец выходит вперед:

— Вы хотите играть?

— Да.

— С вами готов сыграть мой сын, Андре.

Мистер Браун смотрит на меня, затем вновь на отца.

— Я не играю с восьмилетками!

— Ему уже девять.

— Девять? О, извините, я не знал!

Мистер Браун хохочет. Посетители, которые слышат этот разговор, — тоже.

Мистер Браун явно не принимает отца всерьез. А зря. Я вспоминаю водителя грузовика, оставшегося лежать на дороге. Вижу, как его бесчувственное лицо заливало дождем.