Александр Шатравка - Побег из Рая

— Не положено! — звучит ответ.

— Хорошо, не хотите переводить, мы будем жаловаться нашим шефам в КГБ, — пробую пугнуть я их, — не верите, посмотрите наше дело.

Слово КГБ сработало. Часовой доложил начальнику конвоя и тот перевёл нас в пустой тройник. Спать не хотелось, лежа на полках мы проговорили до самого утра.

— Начальник, давай оправку!.. Сколько ждать можно? — начиналось утро в вагоне с традиционных криков.

— Начальник, неси воду! Ребёнок пить хочет, — кричали женщины.

— Рано ещё, — спокойно огрызался часовой. Грудной ребёнок будто понял, что воды не будет и стал плакать громко на весь вагон. Крик женщин, плач младенца и требования мужчин вынудили начальника конвоя выйти в коридор. Он в резких тонах приказал всем замолчать и отдал солдатам приказ вывести самого упористого зека и проучить его публично. Мужчины замолчали, только несколько женщин продолжали просить и орал ребёнок.

Конечно, начальник мог заставить замолчать и женщин, но перед грудным ребёнком он оказался бессильным. Конвой сдался. Малыш выручил всех.

Я много слышал о знаменитых Ленинградских Крестах, в ворота которых въехала груженая заключенными тюремная машина, проще сказать «воронок». Под старыми кирпичными стенами стояла большая клетка, в таких в зоопарках обезьяны сидят. Из «воронка» зеки гуськом перебежали в неё со своими торбами (сидорами). Мы с братом стояли и ждали.

Стали подходить контролеры (надзиратели), выкрикивая фамилии, забирая по несколько человек и исчезая с ними в дверях здания. Подошел толстенький весёлый контролёр и забрал нас с братом. Мы вошли в полуподвальное помещение одного из корпусов Крестов. В широком коридоре ярко горел свет. Вдоль стен с одной стороны стояли будки как кассы на железнодорожном вокзале, с другой — камеры.

Люди в военной форме, в штатском, зеки из хозобслуги — все торопились куда-то по своим делам, как в муравейнике.

Контролер подошел с нами к одному из окон кассы, зарегистрировал нас и мы двинулись в путь по лабиринтам тюрьмы, пока не выбрались наружу и стали обходить многоэтажный корпус из старого почерневшего от времени кирпича.

Все окна были завешаны жалюзи, на них были номера камер. Камеры «перекликались» между собой и во дворе от этого стоял постоянный шум, который исчез как только мы зашли внутрь двухэтажного здания тюремной больницы. В приемном покое нам пришлось сдать свои пожитки и переодеться в тюремные кальсоны, халаты и потрепанные шлепанцы. В просторной камере, куда мы вошли стояло четыре кровати, две из них не были заняты.

Один больной спал, закутавшись в одеяло, другой подошел к нам. Это был психически больной человек, очень худой молодой парень с лицом недоразвитого ребенка.

— Хотите я вам что-то покажу? — бесцеремонно спросил он.

— Ну, показывай, — ответили мы.

Он начал подпрыгивать, постукивая себя по животу откуда отчетливо доносился звук… домино.

— Два комплекта домино там! — довольно сказал он, — и ещё четыре черенка от ложек, а чтобы меня дубаки (надзиратели) не били, я швейную иголку проглотил, они на рентгене это видели. Хотите ещё послушать? — спросил он.

— Нет, нет. Хватит! — попросили мы.

— Мне менты нерв в позвоночнике повредили, когда поймали, — пояснил он, сев на кровать раскачивая, как маятник, своё тело.

Здесь в Крестах я любил ходить на двухчасовые прогулки в большую клетку во дворе, окруженную старыми толстыми деревьями. Выводили сразу несколько камер и все равно места было достаточно. Рядом стояли такие же клетки и там тоже гуляли люди все в больничных халатах и в одинаковых светлых кальсонах.

Моё внимание привлек высокого роста жилистый парень с дерзким лицом. У него были свежие шрамы на лбу и шее. Шрам от вырезанной татуировки «Жертва (читай „советской“)… Фемиды» был на его груди. Зэки рассказывали, что все татуировки антисоветского содержания в тюремных больницах запрещены и удаляются насильственно без применения анестезии. Я не решился подойти к этому парню и спросить у него правда ли это.

Паренек с поврежденным позвоночником из нашей палаты гулял с нами, точнее он сидел недалеко от нас на корточках качаясь и разжигал костер из найденных бумажек и веток. Санитар-заключенный прогонял его, тушил костер, а тот разжигал снова.