Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти

Но бабушке с ее характером старого римлянина вставки с сентенциями были по душе. Она не была бы самой собой, не поделись она этим воспоминанием из оккупационного времени с моим будущим мужем Людвиком Циммерером, которого я впервые привела к ней в 1957 году. Многие годы я не могла удержаться, чтоб не упрекать его, мол, попросил моей руки, потрясенный этим рассказом, его символическим смыслом, ну и отсутствием всякого намека на антинемецкие настроения в моей семье. Многие кумушки не скрывали возмущения по поводу нашего с ним знакомства: «После всего, что произошло, принимать у себя немца, дать согласие на брак с ним чудом спасенной от смерти Иоаси?!» — шептали они на ухо моей матери. Парадоксальное совпадение: мать свою докторскую работу посвятила княжне Ванде [11] Легендарная краковская княжна, дочь Крака, основателя Кракова, предпочла броситься в Вислу, но не выйти замуж за немецкого князя Ритгера. , которая не захотела выйти замуж за немца. А уж если быть честной до конца, надо признаться, что, познакомившись с Людвиком, я не без страха спросила дома, могу ли пригласить его к нам. Бабушка просияла: «Наконец-то у меня снова будет с кем говорить по-немецки».

Густав Горвиц умер в 1882 году, ему только-только исполнилось тридцать восемь лет. Пустячная хирургическая операция, которую по тогдашним обычаям делали дома, в столовой, на столе, накрытом белой простыней, закончилась заражением крови. Перед смертью он пожелал проститься со всеми детьми. И они по очереди подходили к его постели: старшая, четырнадцатилетняя Флора, на год ее моложе Роза, потом Гизелла и Генриетта, девятилетняя Жанетта, семилетний Лютек, пятилетний Макс, трехлетняя Камилла, и каждому он клал на голову руку и наставлял: «Bleib fromm!» [12] Будь набожным! (нем.) Жена с самым младшим, Стасем, на руках кричала: «Будешь благословлять их перед свадьбой! Ты не уйдешь!»

Рассказывали, что на похоронах толпились нищие евреи, которым он помогал при жизни втайне от тестя.

После его смерти в душе осталось чувство скорби и сожаления, память хранила силуэт сутулой спины, склонившейся над письменным столом, и руку — закрывавшую от света вечно красные глаза. А в ушах застыл монотонный стук шагов по деревянной мостовой под окнами, когда рано утром он спешил в контору, и вечером, уставший, возвращался домой. Он кротко жил и немного, казалось бы, для всех значил. Даже его предсмертная просьба: «Bleib fromm!» — никем из детей не была исполнена. Но в земной прозаический быт варшавской купеческой родни он привнес желание чего-то большего, чем просто комфорт. Будущие поколения будут ему признательны за понимание того, как невыносимые подчас неудобства порождают духовные искания и что невзгоды жизни переносятся гораздо легче с помощью искусства и литературы. А это не мало.

Энергичный светский человек и бизнесмен Исаак Клейнман умер вслед за своим тихим зятем. Обоих похоронили рядом, на еврейском кладбище в Варшаве. А Юлия Горвиц, моя прабабка, осталась одна с девятью детьми на руках. Ей было всего тридцать семь.

По ночам еще долго слышался отчаянный плач Юлии. Моя бабушка навсегда запомнила ее вопль у постели умирающего мужа: «Ты не уйдешь! Не оставишь меня одну!» Наверное, очень его любила. И очень страдала. Но никогда и ни с кем о своих терзаниях не говорила. Знаменательно, что после смерти Густава она перестала соблюдать религиозные обряды и не требовала этого от детей. Словно обиделась на Бога за то, что Тот не захотел спасти ей мужа. И перестала говорить с детьми по-немецки: отныне главным в доме стал польский язык.

Тогда же решилась она сделать выбор, предопределивший будущее последующих поколений. Полонизировать семью. Но, отказавшись от еврейских традиций и обычаев, она не сменила религии и осталась, по крайней мере, формально, в лоне Моисеевой веры, хотя крещение облегчило бы детям вхождение в польское общество. Она не захотела отречься от своей тождественности, чтоб и следа не осталось от происхождения. Слишком была горда. Но и не искала поддержки ни в иудаизме, ни в какой-либо другой религии. Если некогда она и полагалась на Божескую милость, то с той поры верила в одни только собственные силы. И когда в кругу близких возникали неприятности или случалось горе, она не взывала к смирению или отказу, не уговаривала терпеливо предаться судьбе. Нет, утратившему надежду она всегда давала один и тот же совет: «Kopf hoch!», что значило: «Выше голову!» Этот главный ее призыв, за годы превратившийся в затверженное правило, стал в итоге жизненным девизом всей семьи. И позднее к нему прибегало очередное поколение в наиболее трудные моменты жизни. Может, именно оно помогло тогда Юлии выстоять?