Леонид Видгоф - «Но люблю мою курву-Москву». Осип Мандельштам - поэт и город

Из протокола допроса от 17 мая 1938 года:

«Вопрос: Вы арестованы за антисоветскую деятельность. Признаете себя виновным?

Ответ: Виновным себя в антисоветской деятельности не признаю».

И ниже опять:

«Вопрос: Следствию известно, что вы, бывая в Москве, вели антисоветскую деятельность, о которой вы умалчиваете.

Дайте правдивые показания.

Ответ: Никакой антисоветской деятельности я не вел» [623] .

Следователь спрашивает подследственного, зачем он приезжал в Москву и в Ленинград (поэт был в Ленинграде в последний раз в начале марта 1938 года; там, в городе их молодости, Мандельштам и Ахматова попрощались, как потом выяснилось, навсегда). Мандельштам отвечает, что приезжал в Москву, чтобы получить с помощью Союза писателей какую-нибудь работу, что получал материальную помощь от московских и лениградских знакомых. Следователь просит рассказать о связях «с Кибальчичем». Виктор Львович Кибальчич (Виктор Серж) – революционер, писатель, деятель Коминтерна, сын русских эмигрантов. Во время Гражданской войны приехал в советскую Россию, вступил в ВКП(б). Позднее, видя, что СССР превращается в страну, где все решает партийная бюрократия, примкнул к левой оппозиции. Был исключен из партии, в 1933 году его арестовали и сослали в Оренбург. Сталин снизошел к просьбам Ромена Роллана и других западных деятелей культуры, и в 1936 году Кибальчичу было позволено выехать за границу. На вопрос следователя Мандельштам отвечает, что виделся с Кибальчичем «исключительно на деловой почве не более 3-х раз». Следователь больше об этом не спрашивает, ему и так все ясно, все заранее решено. От «курвы-Москвы» не уйдешь. К 20 июля 1938-го П. Шилкин подготовил обвинительное заключение, в котором утверждается, что «после отбывания наказания МАНДЕЛЬШТАМ не прекратил своей антисоветской деятельности» и «до момента ареста поддерживал тесную связь с врагом народа СТЕНИЧЕМ, КИБАЛЬЧИЧЕМ до момента высылки последнего за пределы СССР и др.» [624] . Стенич (Сметанич) Валентин Иосифович – переводчик и поэт; в 1937 году был арестован, ему инкриминировалось, в частности, участие в террористической писательской группе, намеревавшейся убить Сталина. Погиб в заключении – был расстрелян.

24 июня 1938 года Мандельштам был освидетельствован военврачом Смольцовым и кандидатами психиатрии Бергером и Краснушкиным и признан вменяемым. В экспертном заключении нет инициалов, но очевидно, что Краснушкин – это Евгений Константинович Краснушкин, известный психиатр, который, в частности, служил врачом-психиатром московских мест заключения. Он был любителем литературы и искусства, в его доме бывали художники и литераторы; в начале 1920-х годов, в период, когда Мандельштамы жили при Доме Герцена, у Краснушкина побывал и Мандельштам.

Так повернулась жизнь – теперь, в 1938 году, Краснушкин осматривал арестованного поэта на предмет вменяемости.

2 августа особое совещание при НКВД дает Мандельштаму пять лет исправительно-трудового лагеря за контрреволюционную деятельность. (Контрреволюционная деятельность, видимо, заключалась в том, что поэт, несмотря на запрет, добиваясь работы и для получения необходимой помощи у друзей, приезжал в Москву!)

В августе Мандельштам был переведен в Бутырскую тюрьму. Что чувствовал человек такого склада и темперамента, такой ранимости в общей камере Бутырок – можно себе представить. Отсидев там около месяца, 7 или 8 сентября 1938 года поэт в тюремном вагоне навсегда покинул Москву – поезд шел на восток, в страну ГУЛАГа.

12 октября 1938 года Мандельштам прибыл в лагерь под Владивостоком. Там людей сортировали и наиболее крепких отправляли дальше – на Колыму. Последние точно известные слова Мандельштама – это его письмо из лагеря жене и брату Александру.

«Дорогой Шура!

Я нахожусь – Владивосток, СВИТЛ [625] , 11 барак. Получил 5 лет за к. р. д. по решению ОСО. Из Москвы, из Бутырок этап выехал 9 сентября [626] , приехали 12 октября. Здоровье очень слабое. Истощен до крайности. Исхудал, неузнаваем почти. Но посылать вещи, продукты и деньги не знаю, есть ли смысл. Попробуйте все-таки. Очень мерзну без вещей.

Родная Надинька, не знаю, жива ли ты, голубка моя. Ты, Шура, напиши о Наде мне сейчас же. Здесь транзитный пункт. В Колыму меня не взяли. Возможна зимовка.

Родные мои, целую вас.

Шурочка, пишу еще. Последние дни я ходил на работу, и это подняло настроение.

Из лагеря нашего как транзитного отправляют в постоянные. Я, очевидно, попал в “отсев”, и надо готовиться к зимовке.