Леонид Видгоф - «Но люблю мою курву-Москву». Осип Мандельштам - поэт и город

Николай Иванович произвел на меня несколько странное впечатление, прежде всего заядлого холостяка. [Он был полноват, среднего роста, брюнет с длинными волосами (тогда это не было модой), тип лица нерусский.] Насколько я могла заметить, к Осипу Эмильевичу он относился с большой теплотой» [614] .

Соседом Н. Харджиева был драматург Б. Вакс. Он видел Мандельштамов, понимал, что поэт останавливается у Харджиева нелегально, но не донес. Писатель В.М. Козовой отмечает, что Харджиев подчеркнул этот факт в состоявшейся гораздо позднее описываемых событий беседе с ним.

И еще об одном доме нужно рассказать – доме литератора Игнатия Игнатьевича Бернштейна. Он был критиком и автором детских книг. Печатался под псевдонимом Александр Ивич. В первой книге своих мемуаров Н. Мандельштам пишет: «Раз, когда мы сидели у Шкловских, пришел Саня Бернштейн (Ивич) и позвал нас ночевать к себе. Там прыгала крошечная девочка “Заяц”; уютная Нюра, жена Сани, угощала нас чаем и болтала. Худой, хрупкий, балованный Саня с виду никак не казался храбрым человеком, но он шел по улице, посвистывая как ни в чем не бывало, и нес всякую чепуху о литературе, словно ничего не случилось и он не собирался спрятать у себя в квартире страшных государственных преступников – меня и О.М.

Так же спокойно он взял в 1948 году у Евгения Яковлевича [615] рукописи и сохранил их» [616] .

Вспоминая о семье Александра Ивича, Н. Мандельштам имеет в виду не сохранившийся, к сожалению, до наших дней дом 4 в Руновском переулке в Замоскворечье, неподалеку от Пятницкой улицы. Ивичи жили в квартире 1 на первом этаже, при входе с улицы налево. Софья Игнатьевна Богатырева, дочь И.И. Бернштейна, считает, что Н. Мандельштам несколько ошибается: в 1948 году Евгений Хазин действительно передал Ивичу хранившиеся у него бумаги, потому что ему показалось, что за ним следят. Но еще ранее, в 1946-м, рукописи Мандельштама были переданы Ивичу, по ее утверждению, самой Надеждой Яковлевной – в то время уже началась новая, послевоенная травля литературы: было опубликовано печально знаменитое постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград».

Софья Богатырева считает соответствующим реальности тот вариант рассказа о передаче рукописей, который мы находим в «Третьей книге» воспоминаний Н. Мандельштам. «Взять с собой эту папку я не рискнула… [617] . Отложить отъезд я не могла – с трудом добытый билет был у меня в руках, и я уже опаздывала к началу учебного года. В моем положении это могло быть использовано, чтобы выгнать меня и лишить хлеба – того самого черствого хлеба, который мне давала служба. Я крепко выругалась, схватила папку и побежала к Сергею Игнатьевичу Бернштейну…

Сергей Игнатьевич выслушал меня и взял папку. Она пролежала у него и у его брата Сани Ивича все опасные годы послевоенного периода. Сане же мой брат отдал и то, что находилось у него, в какую-то трудную минуту, когда он заметил, что за ним увивается какой-то патентованный стукач» [618] .

Сергей Игнатьевич Бернштейн – филолог и языковед. Записал на фонограф голоса ряда поэтов, в том числе Мандельштама. В 1937 году был уволен из Института живого слова. Восковые валики, оставшиеся в институте, портились со временем. В недавнее относительно время литературовед Лев Шилов сумел восстановить некоторые записи. В частности, можно снова слышать прекрасное напевное чтение Мандельштамом своего стихотворения «Я буду метаться по табору улицы темной…», прослушать в авторском исполнении «Я по лесенке приставной…», «Язык булыжника мне голубя понятней…», «Нет, никогда ничей я не был современник…» и некоторые другие стихи.

Толстая папка, в которой были рукописи неопубликованных стихов, и сейчас хранится у С.И. Богатыревой. Она вспоминает и о том, как начиная с 1947 года Надежда Яковлевна приезжала в Москву и работала вместе с И.И. Бернштейном и С.И. Бернштейном над архивом, уточняя тексты, варианты, последовательность стихотворений… [619]

Вернемся к послеворонежскому периоду жизни поэта. 2 марта 1938 года Литфонд выделяет Мандельштамам две бесплатные (т. е. оплаченные Литфондом) путевки на два месяца в пансионат «Саматиха», в районе станции Черусти между Москвой и Муромом. Такая забота выглядит достаточно подозрительно. (В этот же день, 2 марта, начинается процесс по делу «Правотроцкистского антисоветского блока» – Н. Бухарин, А.Рыков, Н. Крестинский, Г. Ягода и другие. 15 марта Бухарин и еще семнадцать осужденных будут расстреляны.) Может быть, принимался во внимание импульсивный, непредсказуемый характер Мандельштама: пусть сидит пока подальше от Москвы, в лесном пансионате. Там брать его, если понадобится, будет удобнее, чем в столице, можно будет все сделать по-тихому, избежав резонанса в писательской среде. Кто его знает, что этот Мандельштам при аресте выкинет – а в Москве всё на виду и на слуху. О том, что такие соображения могли быть приняты в расчет, говорит справка о Мандельштаме, датированная 27 апреля 1938 года, когда непосредственно решался вопрос об аресте поэта (документ подписан начальником 9 отделения 4 отдела ГУГБ В.И. Юревичем): «В силу своей психической неуравновешенности МАНДЕЛЬШТАМ способен на агрессивные действия» (эта фраза в документе подчеркнута) [620] . 8 или 9 марта 1938 года Мандельштамы приезжают в «Саматиху». Осип Эмильевич видел в выделении путевок хороший знак: о нем заботятся, дали возможность поправить здоровье – значит, на нем не поставили крест. Ему хотелось верить, что все будет хорошо, несмотря на то что в конце зимы или в начале марта один из руководящих сотрудников Государственного издательства художественной литературы И.К. Луппол заявил поэту, что никакой работы для него в Госиздате в течение года нет и не предвидится.