Леонид Видгоф - «Но люблю мою курву-Москву». Осип Мандельштам - поэт и город

«Копия

Секретно

Союз Советских Писателей СССР – Правление

16 марта 1938 г.

Уважаемый Николай Иванович!

В части писательской среды весьма нервно обсуждался вопрос об Осипе МАНДЕЛЬШТАМЕ.

Как известно – за похабные клеветнические стихи и антисоветскую агитацию О. Мандельштам был года три-четыре тому назад выслан в Воронеж. Срок его высылки кончился. Сейчас он вместе с женой живет под Москвой (за пределами “зоны”).

Но на деле – он часто бывает в Москве у своих друзей, главным образом – литераторов. Его поддерживают, собирают для него деньги, делают из него “страдальца” – гениального поэта, никем не признанного. В защиту его открыто выступали Валентин Катаев, И. Прут и другие литераторы, выступали остро.

С целью разрядить обстановку – О. Мандельштаму была оказана материальная поддержка через Литфонд. Но это не решает всего вопроса о Мандельштаме.

Вопрос не только и не столько в нем, авторе похабных клеветнических стихов о руководстве партии и всего советского народа. Вопрос – об отношении к Мандельштаму группы видных советских писателей. И я обращаюсь к Вам, Николай Иванович, с просьбой помочь.

За последнее время О. Мандельштам написал ряд стихотворений. Но особой ценности они не представляют, – по общему мнению товарищей, которых я просил ознакомиться с ними (в частности, тов. Павленко, отзыв которого прилагаю при сем).

С коммунистическим приветом

В. Ставский

(Заметим: Ставский пишет о том, что Мандельштам – автор «похабных клеветнических стихов о руководстве партии и всего советского народа», как о факте, хорошо известном и ему, и адресату. Это на тему «Был ли знаком Сталин со своим стихотворным портретом?»: неужели Ежов и Ставский о «похабных стихах» знали, а Сталин их не знал?)

В прилагаемом письме писатель П.А. Павленко, привлеченный в качестве «эксперта», высказывает свое мнение о Мандельштаме, сводящееся к тому, что он «не поэт, а версификатор», стихи его «холодны, мертвы»; «последние стихи» Мандельштама, отмечает Павленко, «советские», выделяются среди прочих «Стихи о Сталине», но в них «много косноязычия, что неуместно в теме о Сталине». В завершение автор отзыва заключает, что печатать стихи Мандельштама не следует [621] .

То есть опять вставал вопрос: насколько этот Мандельштам ценен, «мастер» ли он? И привлеченный эксперт дал ответ: нет, так себе, рифмоплет.

Если руководитель Союза советских писателей попросил наркома Ежова помочь – как он мог не помочь?

Зная о последующем, тяжело читать другое письмо – письмо, отправленное Мандельштамом Б. Кузину из пансионата 10 марта 1938 года, сразу после приезда на отдых. В нем поэт, в частности, пишет:

«С собой груда книг. М<���ежду> п<���рочим,> весь Хлебников. Еще не знаю, что с собой делать. Как будто еще очень молод. Здесь должно произойти превращение энергии в другое качество. “Общественный ремонт здоровья” – значит, от меня чего-то доброго ждут, верят в меня. Этим я смущен и обрадован. Ставскому я говорил, что буду бороться в поэзии за музыку зиждущую. Во мне небывалое доверие ко всем подлинным участникам нашей жизни, и волна встречного доверия идет ко мне.

Впереди еще очень много корявости и нелепости – но ничего, ничего не страшно!»

2 мая (как вспоминает Н. Мандельштам; по личному делу – 3 мая) 1938 года Мандельштам был арестован в пансионате «Саматиха». Надежда Яковлевна, которая больше уже никогда не увидит мужа, едет в Калинин; ей удается забрать рукописи и уехать несхваченной. «Приехав в Москву, я в ту же ночь выехала в Калинин. <���…> Утром я забрала у хозяйки свои вещи – их почти не было, главное – корзинку с рукописями, и отправилась обратно в Москву» [622] .

Мандельштам попадает во внутреннюю тюрьму НКВД на Лубянке. Там, в мае, были сделаны последние, тюремные, фотографии Мандельштама. Лицо сохранило еще выражение достоинства.

Дело 1938 года – совершенно беспочвенное, высосанное из пальца, неряшливое по сути и по форме (вплоть до того, что даже фамилия подследственного написана неправильно – «Мандельштамп»). Следователь младший лейтенант П. Шилкин шил дело, и шито оно белыми нитками. Обстоятельства были тяжелые, но не умевшему темнить и прятать концы в воду Мандельштаму было, видимо, отвечать на вопросы несложно: ему нечего было скрывать и не в чем признаваться.