Лев Кокин - Час будущего - Повесть о Елизавете Дмитриевой

Сказать о своем намерении заехать в Женеву, не говоря уже о России, у нее попросту не повернулся язык. В конце концов, две недели, о которых шла речь, ничего не меняли ни для Утина, ни для Михаила Николаевича, тогда как в парижских событиях могли решить все. И кто знает, быть может, именно там найдет она наконец ответ на вопрос «Что делать?»… ответ практический!

— В таком случае по приезде свяжитесь с Малоном и Жакларом сразу же, но, пожалуй, не только с ними, — отозвался на ее согласие доктор Маркс. — Чем шире будет доступный вам круг наблюдений, тем более достоверной окажется видимая вами картина. Кого бы я мог порекомендовать еще? Флуранса?

— Женни обещала уже написать к нему.

— Ну конечно! Варлена… старый член Товарищества, организатор Парижской федерации, всегда в гуще событий… безусловно, фигура крупная, и уже далек от Прудона… но мог бы уйти еще дальше и не связываться по дороге с Бакуниным…

— Я помню Варлена по Базельскому конгрессу.

— Активен там также Франкельчик, — продолжал он, усмехнувшись в бороду, — так его называет Энгельс, в действительности он Лео Франкель, венгерский эмигрант, тоже давний член Товарищества; одно время жил здесь в Лондоне… несколько склонен теоретизировать, без особых к тому оснований, но простим ему этот недостаток, милая Элиза.

Ей вспомнились рассказы Анны Жаклар:

— Это, кажется, он на процессе Интернационала в Париже заявил, подобно Галилею перед инквизиторами: а все-таки она вертится!

— О, я вижу, вы и без моих рекомендаций не заблудились бы в революционном Париже!

«Года три прошло, должно быть, или даже четыре, прежде чем я вновь открыл тетрадку с надписью „Елизавета“. По окончании института (срок нашего обучения ограничивался тремя годами) новоиспеченные „красные профессора“ разлетелись по местам назначения. Но друг друга из виду не выпускали. На обсуждениях встречались, на совещаниях и дискуссиях, а то и на печатных страницах. Развернешь свежий номер журнала — в оглавлении целая группа сокурсников…

Я вел педагогическую работу на рабфаке и в школе профдвижения, а потом на факультете общественных наук в университете. Изложение курса общей истории, пусть и не особенно подробного, позволяло последовательно развертывать перед слушателями (а одновременно и перед самим собою) многовековую картину развития человечества и даже разрешать методологические вопросы, неизменно занимающие аудиторию: что есть история, какова ее связь с современностью. Я старался представить предмет истории как обобщение гуманитарных наук, как раскрытие закономерностей общественного развития — разумеется, с классовой точки зрения. Говорил, наконец, о воспитательном значении истории: она расширяет кругозор, побуждает к размышлениям и оценкам действий исторических личностей и борющихся между собой классов, углубляя тем самым наше понимание самой животрепещущей злободневности. И, к слову, вспоминал о неудаче однажды возникшего среди историков-„икапистов“ замысла организовать семинар по „теоретическому изучению современности“ — в какой-то мере в противовес углублению в прошлое. Замысел оказался мертворожденным именно потому, что исследование прошлого, верно нацеленное, само в значительной степени является „теоретическим изучением современности“.

Как исследователь я специализировался на русском революционном движении XIX века.

Работал я по-прежнему большей частью на хорах Румянцевки и, естественно, не мог пропустить ни одной новинки, тем более такой, как воспоминания Сажина (Росса). Воспоминания обнимали шестидесятые — восьмидесятые годы („мой“ период!) и включали в себя главу о Коммуне, во многом повторяющую газетную статью, когда-то, в незапамятные времена, читанную мною вместе с Любой Луганцевой… Однако здесь, в книге, Сажин вспомнил таинственную „Елизавету“ еще и в другом месте, и это его сообщение содержало нечто весьма важное для меня.

Я тут же переписал на карточку (чтобы потом положить ее в давно не открывавшуюся тетрадку):

„Среди членов Коммуны интернационалисты составляли… меньшинство, в котором Сераллье и Франкел [2] Так у Сажина. были приверженцами Маркса и вели с ним переписку; кроме этого Елизавета Дмитриевна… была специально прислана из Лондона, между прочим, для информации…“

Примерно в ту пору образовалось в Москве Общество историков-марксистов. „Там, где мы можем, мы должны создавать свои научные учреждения, — говорил М. Н. Покровский. — Глупо было бы, держа свои руки в карманах, предоставлять работать чужим“. Мы стали регулярно собираться на доклады и дискуссии на Волхонке, 14. Общество необходимо было как для сплочения молодых сил, так и для помощи тем старым историкам, которые стремились перейти на марксистские позиции. Направлял работу, конечно, М. Н. Покровский, активен был и Н. М. Лукин.