Марсель Байер: Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают

Даже когда мы перебрались на Запад, где, казалось, было безопасно, в течение долгого времени о самом главном следовало молчать. Половина друзей моей матери в начале семидесятых бежали на Запад. Каким образом кто бежал я в основном узнала только с приходом к власти Гельмута Коля и началом его реформаторской политики. Я даже не знала, как бежали моя родная тетя и наши ближайшие друзья, с которыми я ребенком делила кров в свободном Западном Берлине. С одной стороны, пути бегства хранились в тайне из чувства ответственности и такта, с другой стороны — из осторожности и страха. Как бежал мой отец в 1975-м? Этого я не знаю до сих пор. И не узнаю никогда, потому что в 1987-м он умер, так, по-видимому, никому об этом и не рассказав.

Мы думали, что нас встретит золотой, солнечный и свободный Запад, но осенью 1978-го в пересыльном лагере Берлин-Мариенфельде он открылся нам совсем с другой стороны. Лагерь был окружен высокой стеной с колючей проволокой, за обитателями (для их же защиты) велся круглосуточный надзор. Каждое утро, идя в школу, мы миновали вахтера и турникет, продукты питания выдавались по талонам. В самом лагере было еще карантинное отделение, куда нас поместили сразу после прибытия и продержали целую неделю, дабы убедиться, что мы не больны инфекционными заболеваниями. В зависимости от времени года — то лило, то моросило, то морозило. В школе нас обзывали «лагерными», на школьном дворе били, отлучиться мы могли только после предварительного уведомления. Месяцами с нами никто не хотел дружить: ни один сверстник не ходил к нам в гости и не приглашал к себе, не с кем было отмечать дни рождения и встречать Рождество. К тому времени несколько друзей моей матери уже обосновались в Западном Берлине, но ни у кого из них не было возможности разом приютить у себя пятерых — так мы застряли в лагере почти на девять месяцев. Каждый день мы писали письма родным и близким: подруге из района Адлерсхоф (несколько километров по прямой в восточном направлении), бабушке (несколько километров по прямой в восточном направлении), отцу нашей старшей сестры (несколько километров по прямой в восточном направлении). Через месяц изолированного существования тоска по прежней жизни стала невыносимой. Хотелось обратно туда, где мы были полноценными членами общества.

Мать в первые же недели адаптационного срока поняла, что положить конец детским страданиям сможет только светло-зеленая бумажка — гостевая виза. Она написала заявление, в котором просила выдать ей и четырем ее дочерям десятидневную визу на рождественские каникулы, и отнесла его на Йебенштрассе, за вокзалом Цоо. В начале декабря пришло невероятное известие: нам дали визу! Больше никаких препятствий: можно было просто сесть на городскую электричку, проехать несколько километров до вокзала Фридрихштрассе и пересечь границу. Мы не могли дождаться наступления зимних каникул и строили планы, как накануне обратного отъезда поменяемся местами с нашей подругой из Адлерсхофа: пограничники ничего не заметят, ведь на детских пропусках нет фотографий. Адрианна вместо меня пройдет по лабиринту «дворца слез», поживет среди моих сестер, которых знает с детства, спокойно посмотрит Запад, а через несколько недель, когда вся семья снова поедет в Восточный Берлин, вернется к родителям и в школу. А я уеду обратно. Было бы здорово! Больше всего на свете мне хотелось притвориться этой подругой и вновь пожить прежней жизнью: посидеть за знакомой партой, побродить по одичалому бабушкиному саду, встретиться с дорогими сердцу людьми…

Но вышло иначе. Вечером накануне отъезда мы собрали свои ранцы. Каждой семье полагалось два солдатских ранца из мешковины цвета хаки, обшитые шкурой. Различался только цвет этой шкуры — на одном была коричневая, а на другом пестрая. Рано утром нас разбудил громкий шум: мать металась по комнате и переворачивала все вверх дном. Не услышать было невозможно — мы все жили в одной комнате площадью восемнадцать квадратных метров, где умещались три двухъярусные кровати, стол, четыре стула и шкаф. Это была крошечная квартирка в новом блочном доме, построенном из собранных в пятидесятые годы обломков. Вторую комнату занимала русская семья из трех человек. Мать сильно нервничала. Она что-то искала, то и дело сдергивала одеяла, распахивала дверцы шкафа, рылась в одежде, хватала книги, листала их и роняла на пол. В отчаянии мать опустилась на колени и стала шарить под кроватями, но выгребла оттуда только башмаки, пыль и пустую пачку от сигарет. В ответ на вопрос, что случилось, она крикнула, чтобы мы немедленно принимались за поиски — пропала виза. Мы не подозревали в краже ни русскую семью, ни управляющих лагеря, у которых были ключи от всех квартир, хотя над кроватями и висели плакаты с предупреждением, что надо держать рот на замке — среди жителей лагеря могут быть доносчики. Ребенком я не придавала им особого значения, к тому же я и без того знала, что никому из окружения нельзя доверять. Мы тут же соскочили с кроватей и принялись ползать по полу, переворачивать полосатые матрасы и перетряхивать постельное белье в бело-синюю клеточку. Мы искали на общей кухне и в школьных портфелях… Посмотрели даже в чемодане под кроватью и в другом, на шкафу. Листочка формата А5 нигде не было. Квартира была небольшая, и вещей у нас было не очень много, но визу мы так и не нашли. Мать просто куда-то «замылила» (именно так мы это называли) наш самый ценный документ. Видно, не получится проехать несколько километров на восток и провести рождественские каникулы по ту сторону Стены. Или все-таки получится?

Читать дальше