Александр Коцюбинский: Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Однако оборотной стороной серьезных профессионально написанных книг о феномене Г. Е. Распутина оказывается фактический отказ их авторов от конечных выводов.

Автор капитального труда о Григории Распутине Алексей Варламов, например, пытается избежать итоговых исторических оценок, а также указаний на причинно-следственные связи, неожиданно скрываясь за кулисами православной схоластики, и переводит конкретно-исторический разговор в абстрактно-теологическую плоскость: «Григорий Распутин оказался одной из самых трагических фигур русской истории. Он не был святым, как не был и чертом, но его судьба сложилась таким образом, что он оказался историческим соблазном и испытанием, выдержать которые Россия, к несчастью, не смогла. Ни общество, ни Синод, ни царская семья… Ни монархисты, ни республиканцы, ни консерваторы, ни либералы. Ни политики, ни депутаты, ни писатели, ни читатели. Ни современники Распутина, ни, похоже, их потомки. О степени личной ответственности сибирского крестьянина судить трудно, и, безусловно, прав игумен Тихон (Шевкунов): судить не нам. Нам — помнить о том, что именно через Григория Распутина прошел один из самых страшных и катастрофических разломов русской жизни, чьи последствия сказываются по сей день, „…невозможно не придти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят“ (Лк. 17: 1)»8.Андрей Терещук в финале своего фундаментального исследования лишь скромно отмечает, что «постарался по возможности историографичеcки точно реконструировать жизненный путь человека, чье имя гремело на всю Россию и стало символом одной из самых трагических и противоречивых эпох в истории России». Далее автор, по сути, признается в априорном бессилии историков разгадать распутинский феномен: «Как убедился читатель, судьба Григория Распутина таит в себе немало загадок, бо́льшая часть которых не будет разгадана никогда»9.

Подчеркнуто объективистское, безоценочное, по сути «концептуально нулевое», отношение авторов наиболее серьезных и профессиональных исторических работ о Распутине к их персонажу по-своему объяснимо. Дело в том, что за истекшие десятилетия, в течение которых распутинский дискурс развивался по большей части в русле, весьма далеком от научности, сложилась противоположная традиция избыточной оценочности, кричаще-голословной, крайне противоречивой, зачастую просто нелепой. Многие работы именно по этой причине оказались насыщены грубыми фактологическими подтасовками.

При этом одни авторы отзываются о Распутине подчеркнуто уничижительно — как о духовно ничтожном человеке: «весьма заурядной личности»10, «развратном пьянице», «хитром шарлатане»11, «ханже»12, «грубом, сладострастном»13, «звероподобном бородатом мужике»14, пустопорожнем, дурашливом, охочем главным образом до дам и мадеры озорником15 и т. п.

Другие демонизируют личность «старца», называя его истинным правителем России, «неофициальным Патриархом Церкви и Царем Великой Империи»16 и одновременно первопричиной всех бед, обрушившихся на страну в последние годы царствования Николая II: «Государством правила его (Николая. — А. К., Д. К .) жена, а ею правил Распутин. Распутин внушал, царица приказывала, царь слушался»17; «…„Царь православный“, — пели… верующие, не зная, что на самом деле царствует не царь, а Распутин, и не православный, а хлыст»18.

Третьи — апологеты Распутина — попросту игнорируют все, что может поставить под сомнение моральный облик «простого странника»19, «источником чудесной силы» которого была молитва20, обладавшего признаками «настоящего духовного величия» и отразившего в своем лице «восхитительное зеркало «Русского Возрождения»21. Сторонники апологетического взгляда на Распутина априорно дезавуируют весь антираспутинский «компромат», например объявляя фальшивой информацию о пьяном дебоше, учиненном «старцем» в ресторане «Яр» 26 марта 1915 года, пытаются поставить под сомнение выписки из филерских донесений за 1915–1916 годы и т. д. Четвертые, настроенные снисходительно-скептически, стараются не замечать очевидных интеллектуально-волевых достоинств «старца» и объясняют феномен Распутина его «мужицкой хитростью» и «придворной смёткой», по сути признавая самого влиятельного царского фаворита не более чем ловким конформистом. Эта точка зрения родилась еще в недрах белоэмигрантской мемуаристики. Спустя годы она перекочевала в труды советских историков. А ныне заняла почетное место в работах некоторых современных писателей, продолжающих утверждать, что карьерный секрет Григория Распутина заключался преимущественно в умении «читать тайные желания царицы»22 и исполнять роль их оракула. При всей кажущейся исторической правдоподобности такого взгляда остается, однако, психологически не вполне ясным: каким образом «ловкий приспособленец» смог сыграть столь роковую роль — причем не только в истории России, но и в своей собственной судьбе?