Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии - XIX век

Понимая, как невыносимо для Пушкина при его живом, общительном характере прозябание в унылом и дремотном захолустье, друзья стараются хотя бы письмами приободрить поэта. Его лицейский товарищ, благоразумный и рассудительный Дельвиг, в своих посланиях призывает Александра Сергеевича к снисходительности: мол, не дразни правительство. А Жуковский, верный своему восторженному отношению к пушкинским стихам, пишет, что у него «не дарование, а гений». Как бы подтверждая эти слова, в Михайловской ссылке поэт создаёт такие шедевры, как стихотворная драма «Борис Годунов», поэма «Цыганы», новые главы «Евгения Онегина»… Благо вынужденное одиночество располагает к творчеству.

Если в «Цыганах», написанных по бессарабским впечатлениям, когда Александр Сергеевич пропадал несколько дней, увязавшись за цыганским табором, ещё заметно влияние Байрона, то в «Борисе Годунове» поэт проявляет уже гораздо больше самостоятельности. И вырваться из пут байронизма Пушкину помогает «История государства Российского», принадлежащая перу Карамзину. И хотя первые её тома, начавшие выходить в 1818 году, Александр Сергеевич встретил тайною эпиграммой:

теперь по выходе X и XI томов, содержащих историю царствования Федора Иоанновича, Бориса Годунова и Дмитрия Самозванца, поэт черпает из этого кладезя сюжет и материал для своей драмы. Конкретная фабула и необходимость следовать колориту эпохи дают Пушкину возможность наконец-то преодолеть несколько условную поэтику байроновского романтизма.

В Михайловском Александр Сергеевич начинает переписываться с Плетнёвым, вызвавшимся быть его издателем. Немудрено, что публикация «Цыган» сопровождалась шумным успехом. Тот же южный накал страстей, та же яркость образов, что и в первых поэмах, разве только ещё живописнее, ещё сильней. Но в целом всё тот же – уже знакомый и привычный – Пушкин. А вот первая глава «Евгения Онегина», вышедшая в феврале 1825 года, была встречена холодно, настолько холодно, что сбитый с толку автор приостанавливает печатанье романа. Дорабатывает, уточняет, шлифует. Хотя причина тут не в мелочах, а в крепнущих реалистических тенденциях его поэзии, пока ещё чуждых публике.

Даже коллега Александра Сергеевича поэт Рылеев оказался недостаточно чуток к этим новшествам. Напрасно Пушкин, состоявший с ним в переписке, попытался указать ему на превосходство своих последних поэтических опытов над более ранними. Рылеев неумолимо утверждал, что «Евгений Онегин» ниже «Бахчисарайского фонтана». Не чувствуя монументальности романа, лишь приоткрывшегося перед ним, упрекал Пушкина в мелкотемье: «Стоит ли вырезывать изображения из яблочного семечка, когда у тебя в руке резец Праксителя?» – и побуждал его к созданию вольнолюбивых поэм.

Написала Александру Сергеевичу в Михайловское и Елизавета Ксаверьевна Воронцова. В письме же своём сообщила, что у неё родилась дочь и что он – отец. На медальоне, вложенном в конверт, имелось миниатюрное в красках изображение девочки с едва приметными африканскими чертами. Переполнившие поэта чувства излились в небольшое стихотворение, которое при всех задатках шедевра так и осталось в черновике. К строкам, написанным по первому порыву, Пушкин не дерзнул более прикоснуться, ибо с горечью ощущал, что ребенок этот его и не его, что никаких прав на свою дочь он не имеет. Стихотворение и было тем благословеньем, произнести которое Александр Сергеевич не смел.

МЛАДЕНЦУ

Осторожная Елизавета Ксаверьевна попросила Пушкина послание её по прочтении сжечь. Такие тайны вообще не принято доверять бумаге. И как ни были драгоценны для изгнанника эти долгожданные, написанные любимой рукою строки, поэт не ослушался. Ну а пепел сожженного письма сложил в тот самый медальон с портретом дочери и носил на груди в память о возлюбленной.

СОЖЖЁННОЕ ПИСЬМО