Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии - XIX век

Что касается Николая Васильевича, то он ещё прежде – заочно – преклонялся перед Пушкиным. Теперь же постоянно ищет с ним встречи и с прилежным вниманием ученика впитывает каждое слово гениального поэта. Александру Сергеевичу Гоголь обязан сюжетами «Мёртвых душ» и «Ревизора» – наиболее прославленных своих произведений.

Столь щедро облагодетельствовав Николая Васильевича, Пушкин едва ли не сожалел об упущенном материале. Очевидно, что прежде того он и сам рассчитывал воплотить эти богатые идеями замыслы. Во всяком случае, в одном из писем он сокрушался по поводу своего опрометчивого поступка и впредь полагал быть поосторожнее с этим одарённым и ухватистым писателем.

Памятуя о творческой удаче 1830-го, Пушкин и три года спустя снова уединяется в осеннем Болдино. И снова щедрый урожай. Причём написанное Александром Сергеевичем в эту пору как-то по-особенному личностно – от жизни его, от мыслей и трудов. Взять, к примеру, мудрую, хотя и с горчинкой, «Сказку о рыбаке и рыбке». Разве не узнается в несчастном старике сам её автор, одолеваемый бесконечными заботами о средствах к существованию, жалобами и попреками своей блистательной жены?

А поэмы «Анджело» и «Медный всадник» разве не обращены Пушкиным непосредственно к его царственному цензору? В том-то и дело, что Александр Сергеевич на этот раз весьма расчётливо и мудро использует своё редчайшее право полагать свои произведения перед светлейшими очами самого монарха. И по примеру Гаврилы Романовича Державина, как тот – Екатерину, пытается научить Николая I. Чему? Милосердию! Для чего? В первую очередь – чтобы декабристов помиловал.

Кроме призывов к великодушию, которыми исполнены эти поэмы Пушкина, в «Анджело» содержится ещё и прозрачный намек на распространившийся в ту пору слух, что император Александр I будто бы не умер, но жив и, уступив трон высоко моральному, до фанатизма, брату, скрылся в Сибири и принял монашеский постриг. А если так, то между русским царём, благородно ушедшим в тень, и персонажем поэмы обнаруживается огромное сходство. Тогда и финал «Анджело» можно воспринимать, как призыв к прежнему, человеколюбивому монарху поскорее вернуться и отобрать у злобствующего брата бразды правления.

«История Пугачева», написанная тогда же, явилась плодом специальных изысканий поэта. В сентябре, непосредственно перед поездкой в Болдино, Пушкин изрядно поколесил в окрестностях Оренбурга и Казани, по местам когда-то разыгравшегося здесь кровавого ужаса. Ознакомившись с архивными материалами и рассказами очевидцев пугачёвщины, Александр Сергеевич совсем по-иному взглянул на пути завоевания свободы. Поэт, когда-то написавший: «Восстаньте, падшие рабы!», теперь пришёл к более зрелым и взвешенным представлениям: «Не приведи Господи увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный».

Своей «Историей Пугачева» Пушкин как бы говорит Николаю I – вот что такое настоящий мятеж и мятежники, а благородное выступление декабристов не должно к сему приравнивать. Возможно, тогда же в Болдино были сделаны и первые наброски «Капитанской дочки», в которой опять-таки содержался мотив монаршего милосердия к русскому офицеру. Ощущение такое, что только для царского вразумления и трудился в это время Александр Сергеевич. А писалось ему, как и в пору жениховства, преотлично. И, верно, сумел бы он сотворить не менее, чем в 1830 году, только не было на этот раз карантина, способного столь же долго удерживать Пушкина в деревне. Тянуло к семье. Всего месяц и находился поэт в творческом уединении. Вот если бы Наталью Николаевну и уже родившихся детишек перевезти сюда или в Михайловское. Тогда бы можно было – писать и писать!

Поэта все больше и больше тяготила петербургская светская жизнь, требующая больших денег и пустопорожней траты столь драгоценного для творчества времени. А тут ещё, как бы в насмешку, в конце 1833 года Пушкина пожаловали в камер-юнкеры. Этот пажеский чин обыкновенно давался шестнадцати-семнадцатилетним юнцам-аристократам. Присвоение же его 34-летнему мужчине было оскорбительно и тягостно своим постоянным публичным позором, ибо отныне Александр Сергеевич был обязан присутствовать на всех придворных балах, да ещё в ненавистном камер-юнкерском мундире. У поэта окончательно созревает желание оставить службу и перебраться с семьёю в деревню.