Шерил Стрэйд - Дикая

— Я возвращаюсь обратно в Сейед-Вэлли, — сказала она и объяснила, что она промерзла, что ноги у нее стерты, а спальный мешок промок накануне ночью, и у нее не было никакой надежды высушить его до темноты. — Сяду на автобус до Эшленда, — продолжала она. — Найди меня в хостеле, когда доберешься туда.

Я обняла ее на прощание, а потом она пошла дальше, и туман поглотил ее в считаные секунды.

На следующее утро я проснулась раньше обычного, небо едва-едва успело посереть. Дождь прекратился, и воздух начал понемногу согреваться. Пристегивая Монстра и уходя от места ночевки, я ощущала возбуждение: это были последние мои километры в Калифорнии.

Я была всего в паре километров от границы, когда древесный сук, нависавший над тропой, зацепился за мой браслет с именем Уильяма Дж. Крокета, сорвал его и отправил в полет над плотными зарослями кустов. Я в панике принялась обыскивать камни, кусты и деревья, понимая, что это бесполезно. Браслета мне не найти. Я не видела, куда он упал. Слетев с меня, он издал лишь единственный тихий «звяк». Мне казалось таким абсурдным, что я потеряла браслет именно в этот момент — явное дурное предзнаменование поджидающих впереди невзгод. Я пыталась как-то мысленно переиграть это событие и сделать так, чтобы утрата символизировала нечто хорошее. Может быть, символ тех вещей, в которых я больше не нуждалась, облегчение метафорического бремени. Но потом эта мысль потускнела, и я могла думать только о самом Уильяме Крокете, парне из Миннесоты, которому было примерно столько же лет, сколько мне, когда он погиб во Вьетнаме, чьи останки так и не были найдены, чья семья, несомненно, все еще скорбит по нему. Мой браслет был не чем иным, как символом той жизни, которой он лишился, будучи слишком молодым. Вселенная просто отобрала ее, поглотив своей голодной, безжалостной утробой.

Если я смогу проделать весь путь до конца, до Моста Богов, я пройду через весь Орегон. И кем я стану, если сделаю это? И кем стану, если не сделаю?

Ничего не оставалось делать, кроме как идти дальше.

Я достигла границы спустя считаные минуты, остановившись, чтобы осмыслить это: Калифорния и Орегон, конец и начало, притиснутые друг к другу. Для такого значительного места выглядело оно совершенно незначительным. Там был лишь коричневый металлический ящик, в котором лежал регистрационный журнал маршрута, и указатель, на котором было написано: «Вашингтон — 801 км»; никакого упоминания о самом Орегоне.

Но я-то знала, что это за 801 километр. Я провела в Калифорнии два месяца, но мне казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как я ступила на перевал Техачапи наедине со своим рюкзаком и представляла себе, как достигну этого места. Я подошла к металлическому ящику, вынула из него журнал и пролистала его, перечитывая записи за предыдущие недели. Там были записи нескольких людей, чьих имен я никогда не видела, и других, с которыми не встречалась, но они казались мне знакомыми, потому что все лето я шла по их следам. Последние записи оставили мои знакомые парочки — Джон и Сара, Хелен и Сэм. Под их триумфальными строчками я нацарапала собственную, настолько ошеломленная эмоциями, что решила быть краткой: «Я это сделала!»

Орегон. Орегон. Орегон!

Я пришла. Я вошла в него, ловя взглядом величественную вершину горы Шаста на юге и более низкую, но и более угрюмую гору Маклафлин к северу. Я пробиралась по высокому гребню, периодически натыкаясь на короткие островки снега, которые пересекала с помощью лыжной палки. Я видела, как невдалеке подо мною на высокогорных зеленых лужайках паслись коровы, и их широкие большие бубенчики звякали, когда они двигали головами.

— Привет, орегонские коровки! — окликнула я их.

В ту ночь я спала под почти полной луной, небо было ярким и холодным. Перед сном раскрыла было роман Джозефа Максвелла Кутзее «В ожидании варваров», но прочла всего несколько страниц, потому что не могла сосредоточиться: мои мысли то и дело уносились к Эшленду. Теперь он уже был так близко, что я вполне могла разрешить себе подумать о нем. В Эшленде будут еда, музыка и вино, люди, которые ничего не знают о МТХ. И, что еще важнее, там будут деньги, и не просто какие-то мои обычные двадцать баксов. В свою коробку для Эшленда я положила двести пятьдесят долларов в дорожных чеках, поначалу полагая, что именно эта коробка будет приветствовать меня в самом конце моего путешествия. В ней не было ни еды, ни дополнительных вещей. В ней были только дорожные чеки и одежда, предназначенная для «настоящего мира», — мои любимые полинялые голубые джинсы Levi’s и обтягивающая черная маечка; новехонький кружевной черный лифчик и такие же трусики. Месяцы назад именно в этой одежде я рассчитывала отпраздновать окончание моего путешествия и поймать попутку обратно до Портленда. Когда мой план изменился, я попросила Лизу вложить эту маленькую коробку в другую, одну из тех, которые я загрузила едой и экипировкой, и переадресовать ее в Эшленд, а не на одну из тех остановок, которые я все равно не собиралась делать в Сьерра-Неваде. Я не могла дождаться момента, когда наложу на них руки — на одну коробку внутри другой — и проведу наконец уик-энд в «гражданской» одежде.