Лев Яшин: Записки вратаря

Нет, я не против благоустройства, которое отличает современные дома и дворы. Я против того, что в заботах о благоустройстве забывают о подростках. Обо всех от мала до велика помнят – о детишках ясельного возраста и пенсионерах, о любителях настольных игр и домохозяйках, а о подростках забывают. Но для нормального развития мальчишки – физического, психического, нервного, даже умственного – мальчишеские забавы необходимы и обязательны. И что-то делать надо, чтобы мальчишкам эти забавы вернуть.

Я говорил, что помню свое детство в мельчайших подробностях. А вот был ли у нас в школе урок физкультуры, хоть убей, – не помню. Зала уж точно не было. А вся наша физкультура состояла в том, что, как только станет потеплее, выскакивали мы буйной ватагой во время большой перемены в школьный двор и до звонка гоняли в футбол. Школа моя и сейчас стоит себе, жива-здорова. И по-прежнему – без спортзала. Так что, думаю, и нынешним школьникам нелегко будет после припомнить, была ли у них физкультура. А ведь нынешним мальчишкам вообще негде подвигаться. Стадион не у всякого под боком. И в секцию попасть не так просто. А двор – вот он рядом, хоть десять раз в день туда выбегай. Только что там делать парню? Фактически двор у него отняли...

В начале лета 1941 года мы с матерью, как всегда в каникулы, поехали в Поляны, в деревеньку неподалеку от Подольска, где жили наши родные и где меня ждали три прекрасных месяца – рыбная ловля, полный лес грибов, походы в ночное... Но через несколько дней мать приехала за мной и увезла в Москву. Началась война.

Всю нашу школу вывезли в лагерь, под Воскресенск, километров за сто от Москвы, подальше от бомбежек. Мы еще не понимали истинного смысла этого слова: «война». Мы с малых лет слышали его и ежедневно стократ повторяли сами, начиная очередную игру. И теперь еще продолжали относиться к войне, как к игре. Нетерпеливо ждали мы вечернего часа. Мы знали: вечером, выбежав на пригорок, увидим дальние вспышки, услышим, как взрываются бомбы и ухают зенитки. Мы боялись пропустить хоть один из этих вечерних спектаклей – пропустишь, а тут все и кончится, разобьют врага, и не то что повоевать не придется, но даже не наглядишься, как следует на войну...

Фронт все ближе подходил к Москве. Дома готовились в дорогу. То и дело повторялось слово «эвакуация», слово, прежде незнакомое, впервые услышанное в те дни и ставшее вскоре таким же привычным, как «война», «фронт», «тыл», «отступление», «карточки». Семьи рабочих завода, где работал тогда отец, вывозили под Ульяновск. И вот наступил тот осенний день октября 41-го года, когда наш эшелон сделал последнюю свою остановку в степи, не доезжая Ульяновска, и мы стали разгружаться. Этот день я могу считать последним днем своего детства. Мне было в ту пору без малого двенадцать лет.

Ползимы мы таскали по снегу станки и устанавливали их в будущих цехах, прямо под открытым небом. Завод мы достраивали сами. Когда же выдавался свободный день, мы с отцом брали детские саночки и отправлялись в ближайшую деревню, километров за двенадцать. Уходили мы налегке – в санках лежали отобранные матерью вещички из тех, что не слишком нужны или из которых выросли мы с братом. Обратно же волокли тяжелый груз-выменянные на свое барахло картошку, брюкву, овсянку, муку.

Поближе к концу зимы от бараков до заводской проходной протянулась тонкая и прямая, как струна, тропинка в снегу. В шесть утра поднимались наши отцы, одевались, умывались, завтракали, как автоматы, тратя на все ровно столько времени, сколько необходимо, и ни секундой больше, и шли на завод. Шли в глубокой темноте прямо на свет, исходивший из заводских дверей. Потому и дорожка была такая прямая, что каждый боялся сделать лишний шаг – экономили силы, тепло, энергию: предстоял долгий рабочий день.

Окончив, пять классов, осенью 43-го стал ходить вместе с отцом и я. Меня поставили учеником слесаря. Я получил рабочую карточку, стал настоящим рабочим. Подрос брат, и мать тоже пошла на завод. Радио все чаще приносило вести о победах наших войск на фронте. По заводу понеслись радостные слухи о скором возвращении домой.

И верно, в начале 44-го мы въезжали со своим скарбом в родной двор на Миллионной улице, втаскивали вещи в дом, обнимались и целовались с многочисленными дядьками, тетками, двоюродными и троюродными родственниками.

Город с каждым днем становился все многолюднее. Война шла к концу, люди возвращались домой, обживались заново в старых квартирах, принимались за работу.