Коллектив авторов Биографии и мемуары - Марк Бернес в воспоминаниях современников

Я был так удивлен, что у Бернеса лишь одна поправка, что не стал с ним спорить.

…Когда мы подъезжали к престижной высотке, торцом обращенной к устью Яузы, я сказал:

— Есть замена.

— Какая?

— «Радушие наше знакомо посланцам далеких широт. Желанная гостья в России, как дома, французская песня живет».

— Вот это другое дело!

— И — еще. По-моему, первая строка припева: «Когда поет далекий друг» может прозвучать и в названии песни.

— Тоже годится.

Таким сговорчивым я не видел Бернеса ни разу. Что-то скажет Мокроусов?

…Композитор, прочитав стихи, сказал, что все хорошо, а вот припев несколько однообразен. В мелодии могут возникнуть какие-нибудь ритмические находки…

— Боря, — прервал его Марк, — заклинаю, не мучай человека. Он этих выкрутасов не переносит. И вообще нервный. Не травмируй, не отпугивай. Он еще нам пригодится. Стихи тебе нравятся? Мне тоже. Пиши, как есть. Ты же не джазист. Твоя сила не в импровизации, а в душевности.

Песня с самого начала оказалась везучей. И Марк был покладист. И Борис, хоть и со вздохом, согласился выполнить его просьбу. А когда через несколько дней он сыграл мелодию, сочиненную им, возникло ощущение маленького чуда. Слова настолько совпали с музыкой, что Марк, всегда долго и упорно добивавшийся такого слияния, широко улыбнулся и развел руками:

— Ну, Боря, ты даешь! И меня с первого раза ублажил, и поэта не мучил. Вот что значит мастерство! Сразу хочется петь. Спасибо, дорогой. А ну-ка попробуем. Клади лапы на клавиши.

И мы втроем запели. Потом Бернес лично прокатывал новинку. Лукаво подмигивая мне, произносил зачин по-своему. Смаковал, меняя тональность. Обрывал сам себя и начинал по новой.

Немногословный Мокроусов кратко подвел итоги:

— Ну что ж… По-моему, с каждого из нас причитается полкило хорошего коньяку.

— Сообразим, дорогой! — воскликнул Марк. — Только не сейчас — я за баранкой. И, чтобы не сглазить, — сразу же после записи!

Когда мы ехали с Котельнической, Марк, лихо управляя машиной, продолжал петь, запоминая слова. Мелодию он усвоил с ходу.

— Сейчас дома поработаю с магнитофоном. Послушаю, как звучит со стороны, — говорил он, предвкушая удовольствие.

Можно было представить себе, как он сейчас на Садовой будет гонять пленку — сам себе режиссер, — уже заранее ощущая и аранжировку, и аккомпанемент.

…А на студеном рубеже того же года, в декабре, Ив и Симона прибыли в Москву. Встречали их восторженно. Нет, не было того массового психоза, который бушует сейчас во время прилета Майкла Джексона или Арнольда Шварценеггера. Монтан не пел на стадионах. Не только из-за зимней погоды. Его искусству, отнюдь не камерному, все же требовалось более близкое общение.

Тогдашние цены на билеты, конечно, не сравнить с нынешними, сумасшедшими. Но и очень доступными они не были. Однако залы ломились от аншлагов. И ряды заполнялись людьми далеко не зажиточными.

Появилась даже пародия: «Когда поет в Москве Монтан, опустошается студенческий карман. И сокращаются расходы на питанье, когда поет в Москве Монтан».

И правда, на подступах к месту концерта за лишним билетиком охотились парни и девушки, явно не имевшие лишних денег.

Однако надо отдать должное гостю. Он выступал и безвозмездно — в актовом зале института, во Дворце культуры, в клубе ремесленного училища, в Доме актера. И везде уже через несколько минут он становился своим человеком. Симона обязательно помогала ему в этом. Тут стоит напомнить, что сама поездка к нам далась им нелегко. Времена были смутные. После февральской «оттепели» в конце того же пятьдесят шестого похолодало не только в природе. Еще саднила боль после венгерских событий. Железный занавес начал снова уплотняться. Друзья отговаривали Монтана от московских гастролей. Даже люди левых взглядов, которые певец тогда разделял, противились этой поездке. Но Ив был не из податливых. Он не терпел чужих советов, да еще категорических. И решил, что надо поглядеть на все своими глазами, лично во всем разобраться. А его многочисленные поклонники в проштрафившейся стране уж наверняка неповинны в том, что произошло на улицах Будапешта.

И супруги появились в Москве. Рискуя многим, они пробили брешь в тяжелой, вновь сгустившейся преграде. Этот смелый приезд был воспринят у нас как символ добра и миротворчества, блеснувший сквозь вновь нависшие тучи. Как знак того, что времена, которые потом будут называть «шестидесятыми», подготовили в какой-то мере и концерты Монтана {66} .