Любовь Берлин - Записки парашютистки

Подошел Мошковский. По дороге к самолету спрашиваю его:

— Вы меня сами повезете?

— А вы хотите?

— Конечно!

Я его страшно уважала. Было особенно приятно, что повезет меня именно он.

Он весело беседовал со мной, шутил.

Сели в самолет. Мошковский спрашивает:

— Готовы?

— Готова!

Он меня еще раз предупредил:

— Если плохо почувствуете себя на крыле, будет беспокойство, неуверенность — ни в коем случае не прыгайте. Лезьте обратно. Ничего стыдного в этом нет! Смотрите, чтобы не было фокусов!

— Да, да, хорошо, хорошо…

Но в душе я решила, что ни за что не полезу обратно. Почему мне не прыгнуть? Тася ведь прыгает.

Как только оторвались от земли, начала смотреть на землю. Думала: вот поднимаюсь на самолете, а опущусь сама. Иногда украдкой взглядывала на Мошковского. Он поймает мой взгляд — улыбнется. Это очень ободряюще действовало.

Земля все более и более кажется нереальной. Я смотрю на парашют, на кольцо, и у меня такое чувство, что я не на землю прыгать буду, а прыгну в воздух. Ощущение кольца в руке, ощущение этой опоры создавало представление, что поддерживает не парашют, а кольцо. Я посмотрела на него, поправила. Смотрю на альтиметр. Набрали 500 метров. Самый напряженный момент: самолет вышел на прямую, идет по курсу. Я не знала, в каком месте мне придется прыгнуть. Жду. Вот сейчас выключат газ, мотор начнет затихать. Я гляжу в зеркало на Мошковского. Он показывает на крыло. Я поднимаюсь. В этот момент исчезают остатки волнения. Основное, что меня занимает, — это правильно вылезть. Это нужно точно выполнить и тут некогда думать о чем-нибудь другом.

Вылезла на крыло очень легко. Сначала казалось, что парашют такой тяжелый, что невозможно в нем двигаться, а тут вылезла легко. Села на крыло. Ветер не такой сильный, как казалось сначала. «У-2» идет с небольшой скоростью. Когда газ выключен, можно спокойно разговаривать. Мошковский кричит:

— Как себя чувствуете?

— Хорошо.

— Приготовьтесь!

На кольцо надевалась резинка для новичков. Через нее продеваешь руку для того, чтобы не выпустить кольцо в воздухе. Продела руку в резинку. Взялась за кольцо. Приготовилась. Волнения как не бывало. Не думаю даже о том, что буду прыгать, и только жду команды, чтобы не прозевать. Мошковский еще раз посмотрел на меня:

— Пошел!

Прыжок Любы Берлин с самолета «Правда» на празднике авиации в Тушине 18 августа 1935 г.

Я отпустила левую руку, повернулась от кабины и прыгнула. Первое ощущение было таким, будто меня подхватил и понес ветер. Воздух казался страшно упругим. Скорость падения не чувствовалась.

Кольцо немного потянула, потом дернула. Моментально меня встряхнуло. Посмотрела вверх. Надо мной — пестрый, яркий купол. Меня охватило изумительное спокойствие. Рев мотора сменила тишина, спокойно покачиваюсь, приближаясь к земле.

Первая мысль: почему я не снижаюсь? Кажется, что я застыла на одном месте. Смотрю на землю — земля далеко. Оглядываюсь по сторонам, вижу, как идет самолет. Как хорошо, что я прыгнула, как хорошо, что не отказалась! И тут же другая мысль — «совсем не страшно». Наоборот, удивительно приятно. Самое ценное в прыжке — это огромное моральное удовлетворение — ты пересилила страх, пересилила волнение. Земля уже близко — нужно разворачиваться. Развернулась по ветру. Сначала в одном направлении перехватила руки, потом в другом. Наконец приземлилась.

Ко мне бежали люди. Они схватили парашют. Но я никому не дала его нести, а сама взвалила себе на плечи. По дороге у меня конечно все рассыпалось. Подбежал инструктор, поздравил меня с «первым крещением» и взял парашют.

Потом подошел Мошковский. Он ничего не сказал, но по лицу его я угадала, что все в порядке.

— Ну как, понравилось? — спросил он.

— Конечно!

Захотелось тут же прыгнуть еще раз, но мне конечно не разрешили. Вообще в этот день я прыгала чуть ли не последняя.

Затем я получила парашютный значок.

Приехала домой в этот день поздно. Своим ничего не сказала, — кстати все уже спали. Утром я все же поделилась с ними своей радостью. В доме поднялся форменный переполох.

Я обещала больше не прыгать, но сама только об этом и мечтала, не зная еще, как к моему желанию отнесется Мошковский.

Я ездила на аэродром каждый день, если только позволяла погода.

Мошковский так мне ничего и не сказал, но другие передавали, что он был мной доволен. Тогда еще редко случалось, чтобы сразу, по команде отрывались от самолета. Некоторые хватались за пилота, у других дрожали коленки. В последующие пятнадцать дней я совершила пять прыжков.