Галина Леонтьева - Карл Брюллов

Дом Тургеневых был для Брюллова своего рода школой гражданственности. Он получал здесь добавочное образование, которого так не хватало тогдашним выпускникам Академии. Он проникался здесь идеями, о которых прежде слышал лишь краем уха. Он учился думать. Он учился связывать творчество со жгучими проблемами современности. Как-то раз, уже после отъезда Николая и Чаадаева — нездоровье отправило его на воды в Карлсбад, — Александр получил из России письмо от Вяземского, помеченное 27 февраля 1827 года. Вот что было в том письме: «…душа, свидетельница настоящих событий, видя эшафоты, которые громоздят для убиения народов, для зарезания свободы, не должна и не может теряться в идеальности Аркадии. Шиллер гремел в пользу притесненных; Байрон, который носился в облаках, спускается на землю, чтобы грянуть негодованием в притеснителей, и краски его романтизма сливаются часто с красками политическими…» Невозможно было не показать эти пламенные строки друзьям — ведь прямо к художникам, поэтам, творцам обращает страстный свой призыв Вяземский… Письмо это пришло уже после известия о том, как 13 июля 1826 года пять лучших сынов России были повешены на кронверке Петропавловской крепости. Николай Тургенев пророчески сказал: «Через сто лет эшафот их послужит пьедесталом их памятнику…» Уже пришло и запоздалое известие о том позорном обыске, аресте, допросе, которому подвергся возвращавшийся из-за границы Чаадаев в Брест-Литовске. При аресте фигурировал брюлловский портрет Александра Тургенева с надписью «Без боязни обличаху», который был подарен Чаадаеву. В Риме уже знали и о том, что Николай Тургенев заочно приговорен к смертной казни, что царские власти безуспешно требуют у Англии его выдачи, что всем русским посланникам на европейском континенте отдан приказ его арестовать. Поэтому каждое слово письма Вяземского отзывалось в сердце каждого русского резкой болью.

Живые люди оказывают на формирование человека, художника подчас не меньшее воздействие, чем книги, творения великих мастеров. Особенно на такого человека, каким был Брюллов, больше склонного к общению, разговорам, внешнему проявлению — одним словом, экстроверта, а не к уединенному самоуглублению — таким законченным интровертом был Александр Иванов. Брюллов в молодости сам активно и легко шел навстречу новым людям — ни у кого из русских художников в Риме круг друзей, просто знакомых, заказчиков не был так необычайно широк, как у него. В те годы — да, впрочем, и всегда — Карл был плохо приспособлен переносить одиночество. Его искусство, особенно молодых лет, тоже широко открыто навстречу зрителю, в нем нет той затаенной глубины, что отличает работы Иванова, оно не требует длительного, непременно с глазу на глаз изучения. Картины Брюллова покоряют сразу своей открытостью, их можно смотреть с друзьями, тут же обсуждая, восхищаясь мастерством и досадуя на промахи. Если можно так выразиться, они публичны. И в этом их свойстве отражался характер их создателя.

Итак, круг его знакомств необычайно широк. Но простой ответ на простой вопрос, с кем он близок, уже обнаруживает не только его симпатии и склонности, но и особенности мировоззрения. Помимо Гагариных и Тургеневых он часто встречается с В. Перовским и Л. Витгенштейном. Перовский, впоследствии генерал-губернатор Оренбургского края, приехал в Италию на лечение. «Он человек прекрасный, прямой, любит тихую жизнь и художества», — отзывается о нем Александр Брюллов. Он много помогал пенсионерам — Тону, Гальбергу, Бруни. В течение всей жизни он будет проявлять заботу об Александре Иванове, видя в нем гения русской живописи. Он будет помогать Пушкину, он будет идти на риск, желая облегчить участь сосланного в Оренбургский край Шевченко. А главное — этот «любящий тихую жизнь» человек был привлекаем по делу декабристов, как и граф Лев Петрович Витгенштейн, еще один близкий друг Брюллова. Дело о преследовании Перовского и Витгенштейна, к счастью, было закрыто по высочайшему повелению. А жизнь князя П. Лопухина многие годы оставалась под негласным надзором тайной полиции. Герой Отечественной войны, один из создателей «Союза благоденствия», член общества «Зеленая лампа», Лопухин принадлежал к числу лучших сынов России. Его портрет Карл написал на одном дыхании, за пять дней. Этот большой холст, хоть в нем нет никаких примет обстановки, намека на жанровое действие — Лопухин показан на фоне бурно мятущихся облаков, — перерастает из локального изображения одного человека в портрет-картину. Черты волевой целеустремленности, напора внутренних сил, некая готовность к противостоянию враждебным силам, идейная одухотворенность были свойственны не только этому мужественному человеку, это черты передового русского интеллигента той поры, они были присущи и братьям Тургеневым, и Перовскому, и Чаадаеву. Портрет Лопухина отличает и романтическая приподнятость, он кажется братом по духу полковника Давыдова, запечатленного кистью Кипренского, — здесь та же собранная готовность к действию, то же сочетание лихости и бравады с сосредоточенностью мыслящего человека, то же душевное благородство.