Жюль Ренар - Дневник

В этом поэте было что-то от буржуа. Как все преуспевшие буржуа, он презирал маленьких людей.

Он верил в народ, он, никогда не видевший народа.

О нем говорили, что он красив как бог. Никто не решался сказать, что он красив как человек.

Можете склонить перед ним голову, но все-таки скажите: «Потому что он умер».

Стал знаменит силою плодовитости.

* Мендес. Улица забита пришедшими на его похороны. Каждый говорит о своих делах. Спрашивают: «Вы над чем работаете?»

Ришпен выступает «от имени поэзии». Капюс спрашивает, представляю ли я, каким я буду, когда придет моя очередь.

Ходят по могилам, сторож протестует.

— Неужели вы не понимаете? — говорит ему кто-то из нас.

— Я понимаю, что не следует ходить по могилам. Как только другие этого не понимают!

Указывают друг другу на сына Верлена, крепкого, дородного малого, начальника какой-то станции метро.

— Я слишком много работал для других, — говорит Капюс. — Думаю отныне проводить в деревне семь месяцев в году и работать для себя.

В Мендесе было все, что мне не нравится, все, чему я, быть может, завидую.

Капюс делает мне признание: он теперь с удовольствием читает руководства по грамматике. Давно пора!

* Собрание в обществе литераторов. Мосье Блок, сотрудничающий в «Голуаз», пожелал быть представленным мне. По его мнению, моя «Раготта» — шедевр. Я не сразу нахожу, что ответить, и ограничиваюсь жалким:

— Так, значит, это вам понравилось! Благодарю вас.

Коолюс, Атис и еще кто-то сообщают мне, что преемником Мендеса в «Журналь» называют меня. Нозьер будто бы сказал: «Это великолепная кандидатура». Я храню молчание, дабы эти лестные для меня разговоры продолжались подольше; про себя же я твердо решаю не пускаться в подобную авантюру. Впрочем, полагаю, что Летелье вряд ли подумает обо мне. Раз так, к чему эта скромность, хотя бы и ложная?

16 февраля. У Антуана. Чтение пьесы «Ханжа». Антуан опаздывает, и я успеваю пройти в зал, посмотреть кусочек «Андромахи». Зрители, приведенные силой, пустоты в рядах кресел. Бедный театр! Когда книжные лавки закрываются, он выступает огромным зловещим четырехугольником. Если бы не писсуары, разве стоило бы сюда заходить? Антуан извиняется, он очень вежлив, тон сердечный, теплый.

Я спрашиваю:

— Ну как тут идут дела, только совершенно серьезно?

И он с чудаковатой словоохотливостью рассказывает, чуть хвастая и противореча себе: «Четыреста тысяч франков долгу, никакой надежды погасить долг. Театр умер, публика на него плюет». Антуан решил не сдаваться. Вот тут он и умрет. Сколько раз уже ему приходила мысль: «Умереть бы от молниеносного удара, сгореть на пожаре!» Он не хочет переходить на бульвар [120] То есть Антуан не хочет переходить в один из театров на Больших Бульварах. , не так уж это весело… Если бы еще можно было перевести туда его Одеон. Эта мысль прельщает Клемансо и Бриана. Устроить Одеон, например, в помещении Гетэ, с тем чтобы два-три раза в неделю там было музыкальное кабаре. Но переходить на бульвар без Одеона — это значит сгубить все, что было достигнуто. Так и скажут: «Не вышло. Провалились. Где официальное признание?»

Чего он только не натерпелся, но все еще полон жизнерадостности. Хочет отомстить, сожрать, загрызть их.

— Я вел себя как болван, — говорит он. — Я старался ставить прекрасные пьесы. Это не дало ни гроша, — где же справедливость! Ставил дрянь — ради денег — и тоже не добился успеха, — слишком хорошо поставлено!

На «Тартюфа» он израсходовал двадцать тысяч франков. «Андромаха» ему ничего не стоила, потому что он все взял на время у Сары [121] То есть в театре Сары Бернар (1844–1923) — известной французской актрисы. Театр Сары Бернар был основан в 1898 г. , — но в этом театре прогораешь в любом случае. «Юлий Цезарь» — его бесспорная удача — дал десять аншлагов и на том кончился. Один только Трарье знает, что при переходе сюда со Страсбургского бульвара у него, Антуана, было триста тысяч долгу. Он решил, что в Одеоне этот долг удастся погасить, все спасти или подохнуть. Он окружен мерзавцами, но Бриан и Клемансо — выше похвал. Однажды ему понадобилось кому-то добыть орденочек, чтобы взамен получить сто тысяч франков. Клемансо это устроил и даже не спросил для кого. Кредиторы приняли в нем участие и отстояли против потока гербовой бумаги.

— Я не живу больше! Нигде не показываюсь. Так и сижу на тонущем корабле.

— Вы бальзаковский персонаж.

— Ах, Бальзак! — говорит Антуан. — Я перечитал в «Цезаре Биротто» то место, где на него обрушивается лавина опротестованных векселей. Чертов богатырь этот Бальзак!