Валерия Пришвина - Невидимый град

Утром она снова перебирает свою одежду и тщательно одевается. Берет книгу и не может читать. Ее глаза сияют, на щеках румянец. Неужели они обманули ее? В концлагерь? Она не говорит с нами, только скупо отвечает на вопросы. Наконец дверь отпирается. Да, это вызывают Эмму. Спустя несколько минут нам велят собрать ее вещи. Освобождают? Признали невиновной? Переводят в другую тюрьму? Или — расстреляют? Я молчу. Зоя тоже. Мы переглядываемся. В мгновение понимаем друг друга. Все совершенно ясно тому, кто смотрит и видит.

Вечером, когда наше окно открыто, Екатерина садится на мою кровать, Наташа ложится поперек ее, Соня лежит на своей кровати лицом к нам и Зоя садится около нее. Екатерина рассказывает шепотом о святых России. Она говорит о св. Серафиме, который жил в лесах около Сарова сто лет назад в домике, построенном им самим почти без инструментов. О том, как однажды три бандита ворвались к нему, когда он молился, и потребовали, чтобы он помог им в чем-то, а он ничего не мог сказать, кроме слов молитвы. Они избили его и оставили. „Он все знал, Серафим Саровский. Он знал, что Россия придет к этому. Он знал, что тот, кто предал свое наследие, должен страдать. Но с помощью Христа из всего этого хаоса родятся люди, которые будут чисты и бесстрашны. Они с мужеством смогут смотреть в глаза жизни и в глаза смерти“. — Маленькая черная фигурка с лучистым лицом — настоящий предвестник этого времени. Она продолжает: „Из этих чистых и бесстрашных людей выйдут люди святые, живущие в мудрости и любви, и среди них появится человек, и сам Христос укажет на него и сделает его царем. Царем Святой Руси милостью Божией“.

Дверь отворяется. Наталье велят приготовиться. Ее берут к следователю. С тех самых пор, как ее арестовали, она очень хочет этого. Каждый всегда надеется получить какие-то сведения, что-то выудить из перекрестного допроса, что-нибудь о местонахождении мужа, о действиях родителей и друзей, о судьбе детей. Ничего это никогда до вас не доходит, но вы всегда надеетесь, что это может случиться. Наталья, как и все, страстно ждала перекрестного допроса, чтобы узнать, наконец, что значит этот арест, и сейчас она была просто больна от тяжелых предчувствий. Она инстинктивно приглаживает волосы, накидывает на плечи платок и идет к двери, бледная, как смерть, но невозмутимая и прямая, как прекрасная королева из волшебной сказки. Наши сердца были с ней.

Сумерки сгущаются. Окно закрыто. Мы идем в умывальню. Мы возвращаемся. Наталья все еще на допросе. Екатерина быстро подходит к окну и тайком крестит пространство, потом ложится молиться. Проходят часы. Много часов. Соня и Зоя засыпают, мы с Екатериной бодрствуем.

Наконец дверь отпирается и запирается, как только Наталья переступает порог. Лицо ее бледно и искажено. Глаза огромные, бездонные. Очень прямо, словно во сне, она подошла к столу, налила холодного чаю из чайника в чашку. Она долго пьет с полузакрытыми глазами, как будто это вино забвения. Когда она медленно двинулась к кровати, наши глаза встретились. Она закрыла свои и содрогнулась.

— Невозможно, — выдохнула она, — о, невозможно.

— Совершенно невозможно, — сказала я, как могла мягко. — Вы никогда не смогли бы.

— Но мама! Не ее ли покой я отбрасываю, вдруг тот покой, который я самодовольно извлекаю из честности, сверх возможностей ее физического существования, душевного покоя, счастья?

— Счастья?

— Она бы никогда не узнала.

— Может ли кто-нибудь из нас или наших не знать, что происходит? Мы больше никогда не сможем думать и судить как другие — как будто бы мы не знали.

— Да, верно.

— Постарайтесь заснуть, Наташа. Христос с вами.

На следующее утро, рано, когда мы еще пьем чай, Наталью берут на допрос, и она не возвращается до обеда. Позже она падает на кровать, совершенно измученная и душой и телом. Запах пищи вызывает у нее тошноту. Я заставляю ее съесть кусочек белого хлеба и запить глотком. Она то и дело неудержимо вздрагивает с ног до головы. Руки ее горячие и влажные. Силы ее на пределе. Ее милое лицо осунулось, тело ссохлось. Она стала зрительно тоньше и приобрела не поддающийся описанию остановившийся взгляд обитателей камеры.

Едва мы закончили есть, за ней снова пришли. Надзиратель выглядел расстроенным. Мы знали, что Наташа нравится ему. Каждая из нас выделяла кого-то из надзирателей, и у них были „фавориты“ среди нас. Мы, казалось, знали друг друга очень давно, хотя, конечно, несколько односторонне.

Потрясенные, полные ужаса от непрекращающихся мучений Наташи, мы даже не могли ни читать, ни говорить в течение всех часов, пока ее не было. Ее приводят к обеду, до которого она не дотрагивается, потом снова уводят. Июньские ночи коротки в России. Сумерки почти сходятся с рассветом где-то около полуночи. Свет зажигается в камере теперь очень ненадолго, и глаза болят меньше, но становится еще труднее определить время и течение событий во времени.