Николай Шпанов - Горячее сердце (рассказы)

Прохор всем телом двинулся было к дороге, но на его рукав легла твердая рука агронома.

- Тогда говори. Ты останешься жива и этот твой... - немец кивнул на мальчикам

- Но... я не могу.

- Не надо оперы,- насмешливо произнес немец. - Нам некогда.

- Я не могу при нем,- тихо, так что слова едва донеслись до кустов, произнесла женщина. Она кивнула на ребенка: - Он скажет отцу.

- Он ничего никому не скажет, - уверенна произнес немец, и рука его привычным быстрым движением откинула клапан кобуры и вынула пистолет. При этом движении мальчик бросился к матери с отчаянным криком:

- Мама!

Больше он ничего не успел сказать. Два выстрела, один за другим, свалили его. Третий уже был послан неподвижному телу ребенка.

Прохор чувствовал, как дрожит лежащая на его запястье рука агронома.

Женщина стояла как изваяние. Ее голова была откинута, неподвижный взгляд - устремлен в небо, залитое алым заревом заката.

- Теперь говори! - крикнул немец. Раскинув руки, словно для распятия, женщина судорожно выдавила:

- Вы зверье... вы стали бы его мучить, чтобы заставить говорить... он умер легко, мой мальчик.

Ее голова бессильно поникла, руки упали, как крылья подстреленной птицы.

Немцы поволокли ее к деревне.

Когда вдали затих стук мотоциклеток, Прохор почувствовал, что у него совершенно затекла рука, сдавленная агрономом. Светло-голубые глаза партизана были устремлены туда, где на фоне алого горизонта темнели крутые крыши избушек...

На рассвете они улетели...

- Как ты мог это выдержать? - удивленно спросил я Прохора.

- Если бы рядом со мною не было этого маленького человека в очках, я... сорвал бы задание,- сказал Прохор и закрыл глаза. - Иди-ка, дай мне поспать.

Я вышел из землянки, хотя и видел, что глаза его по-прежнему открыты и едва ли он собирается спать.

***

МУЗЫКАНТ

I

Полковник неодобрительно покачал головой:

- Вы попросту устали. Нужно отдохнуть. Прохор вскинул свою тяжелую голову:

- Прошу дать мне любое задание, и вы увидите, как я устал.

Но полковник невозмутимо повторил:

- Вы устали, и я заставлю вас отдохнуть.

- Не нужно мне отдыхать,- упрямо пробурчал Прохор.

- Доложите начальнику штаба: вам приказано отдохнуть. Поезжайте в город, и раньше завтрашнего дня не возвращаться!

В голосе полковника прозвучали нотки, которые мы достаточно хорошо знали, чтобы уже не возражать, когда их услышим. Прохор нехотя встал:

- Разрешите быть свободным?..

Нам ничего не оставалось, как ехать "отдыхать".

Мы приехали в город, когда он тонул уже в вечерней мгле. Непривычно просторными казались улицы с редкими автомобилями. Тротуары были тесны для идущих почти ощупью пешеходов. Если бы белая полоса по краю не предупреждала об опасности, люди растеклись бы по мостовым, прямо под идущие без огней автомобили.

Мы не знали в городе ничего, кроме ресторанов,- обычного нашего прибежища в отпуску. Мы шли мимо затемненных витрин, мимо едва мерцающих огней светофоров. У площади мы попали в поток людей, стремившихся к слабо освещенной двери большого здания. То был концертный зал. Давался фортепианный концерт. Прохор в нерешительности остановился перед афишей.

- Раньше рассвета возвращаться не велено? - спросил он.

- Не велено,- ответил я.

- В ресторане столько не высидеть?

- Не высидеть.

- Займемся интеллигентным развлечением,- сказал он со смешком и ткнул в афишу.

- Тебе неинтересно,- сказал я.

- Я для тебя,- ответил он и отворил дверь. - Ты послушаешь, а я сосну.

Я знал: это говорится, чтобы позлить меня.

В партере Прохор демонстративно вытянул ноги, поудобней устроился в кресле, делая вид, будто вот-вот заснет.

На эстраду вышел маленький щуплый музыкант во фраке с длинными фалдами. Он сел, несколько раз передвинул с места на место стул и стал задумчиво тереть свои длинные тонкие пальцы. При этом он смотрел куда-то поверх рояля. Рыжие волосы его были зачесаны назад и обнажали высокий выпуклый лоб.

Пианист уронил подбородок на галстук, торчащий как крылья белой бабочки, и положил пальцы на клавиши.

Он играл Шопена: полонез, баллады, прелюдии. Прохор насмешливо косился в мою сторону. Кажется, он искренно начинал скучать. Я понимал, что летчик-истребитель не обязан понимать и любить фортепианную музыку. Но вот зазвучали бравурные ноты мазурок. Был сыгран вальс, полонез. Пианист перешел к Листу. Тяжелые басы фюнералий падали в зал, как удары рока. Прохор больше не щурился пренебрежительно. Он подпер голову ладонью и, не отрываясь, глядел на пианиста. По мере того как тот играл, его рыжие волосы беспорядочно падали на лоб, на виски, огненными прядями закрывали большие прозрачные уши. Закинув голову, музыкант глядел куда-то поверх рояля, за черный бархат кулисы.