Коко Шанель - Коко Шанель. Жизнь, рассказанная ею самой

— Я устала думать обо всех, кроме себя. Нет.

— Подумайте о том, что, закрыв ателье, вы потеряете клиентуру!

Дурак, моя клиентура давным-давно перебралась за океан или хотя бы через Ла-Манш. Но я не стала объяснять, только фыркнула:

— Мне больше не нужна клиентура.

— Но ведь еще будут концерты, различные мероприятия, даже показы мод. Разве вы сможете усидеть дома?

— Кто и кому будет показывать эти модели и что это будут за модели?

Кажется, он понял, что меня не проймешь, но еще одну попытку сделал:

— Но вы не сможете оставить мир Высокой моды, в котором царите.

Ах, какая лесть! Только неуклюже и не вовремя.

— Высокая мода сейчас никому не нужна.

К этому очкарик готов, тут же принялся убеждать, что я с моим чутьем и стремлением к простоте и удобству могла бы создать идеальные модели для французской армии, для женщин, служащих в ней.

— Это такие огромные заказы, что даже ваш Дом едва ли справится, нужны фабрики…

— Я?!

Как же мне хотелось просто плюнуть ему в лицо. Столько лет создавать стиль, столько лет добиваться права диктовать моду на подиумах, чтобы теперь создавать форменные фартуки санитаркам или униформу для водителей санитарных машин?! От плевка удержало только то, что очки у этого наглеца точно такие, как носил Ириб. Казалось, плюнув в эти очки, я плюну и в память об Ирибе.

— Нет! Ни при каких условиях. Дом моделей закрыт, и ничто не заставит меня его открыть!

Одна из активисток, до сих пор просто молча пыхтевшая за спиной очкарика, фыркнула громче меня самой:

— Да она просто мстит нам!

Я вложила в ответ все презрение, на которое была способна:

— Мшу? Вы себе льстите, мстят тем, кто ровня. Кажется, всеобщее равенство у нас еще не наступило, нет? Так как же я могу мстить вам?

Они ушли. И не только они, уволилась даже часть продавщиц, но мне наплевать, так даже легче.

Я холила и лелеяла свою обиду. Судьба снова ополчилась против, лишив меня всего. У меня не было любимого мужчины, не было семьи, которая могла бы поддержать, не было друзей. Любимый мужчина умер, друзья разбежались по разным углам мира, а семье нужны только мои деньги. Адриенна почти заперлась в своем замке, она жила только своей семьей, хотя и готова принять кого-то из братьев или племянниц, если те пожалуют.

А вот Альфонс и Люсьен спокойно жили на мои средства, принимая это как должное. У них было все: любящие жены, дети, мои деньги, уверенность в завтрашнем дне. Уверенность и родственное окружение — то, чего у меня не было.

Обида на семью оказалась даже более сильной, чем на проклятые профсоюзы. Те хотя бы действовали в своих интересах и ради денег. Разве не мог бы тот же Альфонс приехать в Париж во времена забастовок и разогнать этих противных забастовщиц? Разве не могли мои братья навести порядок жесткой мужской рукой? Нет, они спокойно сидели и ждали, когда я выпутаюсь из своих неприятностей сама и пришлю им денежное содержание. Когда Альфонсу бывали нужны деньги, он не считал за труд примчаться ко мне…

А Адриенна, что она? Для моей тетки ее семья была куда важней меня. Прошли те времена, когда Адриенна помогала мне во всем, тогда я была нужна. Но стоило умереть старому барону, и тетка, став баронессой, зажила своей, отдельной от меня жизнью. Разве это не предательство?

Меня предали все — от умершей в далеком детстве матери и бросившего нас отца до сестер и братьев, Адриенны, любовников и друзей до партнеров по бизнесу и моих работников!

Но если меня предали, оставили одну разбираться с жизненными неприятностями (я ни у кого не просила помощи, но ведь они и не спрашивали, нужна ли такая помощь!), значит, и мне никто не нужен. Никто! Оставался только сын Жюлии Андре, этому мальчику я была нужна. Но и он взрослый, скоро будут свои дети.

Ну и пусть, одна так одна! Только и поддерживать я тоже никого не буду.

Альфонсу и Люсьену полетели письма о том, что мой Дом моделей закрыт и денег больше нет. Я много лет посылала им значительные суммы просто потому что они моя семья, ничего не требуя взамен. Но теперь решила, что если уж одна, так одна! Тех денег, что у меня остались, и тех, что поступали от продажи духов и мыла, вполне хватало, чтобы весьма неплохо жить, мной двигали вовсе не жадность и даже не опасение остаться без гроша.

Когда ты видишь, как рушится то, что так долго и трудно создавалось, возникает желание помочь ему разрушаться. Я разрушала и разрушала все, что было в моей жизни, — закрыла дело, перестала творить, порвала отношения с семьей, с друзьями, в конце концов даже уехала из Парижа!