Ханну Мякеля: Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского

«Вначале я писал только для взрослых, и из меня получался известный московский юморист. Но я все время знал, что буду писать для детей. Почему — не могу сказать. А затем в один прекрасный день, когда я начал писать всерьез, то обратился именно к детям. Мне кажется, что я недостаточно мудр для взрослых и не могу своими книгами помочь им».

На мой вопрос о том, что бы он делал, если бы не был писателем, Эдуард отвечает одной единственной фразой: «Возможно, зарабатывал бы свой хлеб в телевизионном бизнесе».

О писательстве Эдуард говорит, к счастью, больше, и на это есть своя причина:

«Это так, Ханну, мне все еще нравится писать, хотя это и треплет мне нервы. Я все время пишу тексты, которые сопряжены с риском и с которыми я могу головой биться о стену. Сейчас я перевожу, например, «Карлсона» Астрид Линдгрен. По-русски сделано уже три разных перевода, из которых один посредственный, но мой ЗНАЧИТЕЛЬНО лучше».

Перевод делается на основе подстрочника, шведским Эдуард не владеет. Излишняя скромность Эдуарда не обременяет. Эдуард знает это, и я тоже знаю. Ведь самое важное, наверное, то, что книга будет на хорошем русском — и тем не менее будет верна подлиннику. А иногда можно даже и напыжиться на минутку. Всегда приходится быть готовым и к другому, ведь писателя может когда угодно кто угодно публично унизить, он не в состоянии этому воспрепятствовать. На печатную критику приходится иногда отвечать, но смысл такого ответа заключается в первую очередь в жесте, утешающем на минуту самого автора.

Я меняю тему разговора и опять спрашиваю о будущих круглых датах, как же иначе; о том, намечаются ли в декабре большие торжества. Но на это он не отвечает… Я чувствую, что Эдуард не хочет говорить о своем старении, но спрашиваю, тем не менее, снова — таков уж я теперь. И Эдуард в конце концов не сердится, а лишь вздыхает: «Да. Мне скоро семьдесят лет. До последнего времени я чувствовал себя тридцатилетним, но именно с того же самого последнего времени я чувствую себя пятидесятилетним. Почти все серьезные люди, даже сорокалетние, кажутся, тем не менее, старше, чем я».

На этом о возрасте все. И следует продолжение:

«Чего бы я еще хотел от жизни? Надо подумать. Хочу построить большой дом, а поблизости от него выкопать пруд. Не домище, но чтобы он все-таки был большой. (Что в начале 2008 года и произошло.) Еще у меня есть две-три мечты юности и дерзкая мысль. Было бы неплохо вернуться к ним. Я бы с радостью сделал еще ребенка или взял из детского дома. Но жена не хочет. Хотел бы руководить телевизионной станцией, ориентированной на детей. И мечтаю, что увижу пришельца из космоса.

Все, дорогой Ханну. Ну и вопросы у тебя были! Я даже устал. Ты бы лучше спросил: «Какие у вас творческие планы?» Это самый легкий и противный вопрос. Его журналисты чаще всего задают».

И затем еще два знакомых слова и подпись: «Привет. Пока. Твой друг Э.У.».

Дружба и любовь так пока и не получили определений. Ничего, это Эдуард сделает позднее, сначала по-ребячески отвергнув мой вопрос: «Гриша Горин, наш великий юморист, написал как-то в одном скетче: «Если у вас спросят, в чем разница между мужчиной и женщиной, то отвечайте: в нашей стране разницы нет». Еще подумав, Эдуард, однако, добавляет: «Любовь — философская, дружба — интеллектуальная вещь. Любовь — это как болезнь. Я люблю, и все тут, ничего не могу с этим поделать. А дружба исходит из разума. Я могу понять или объяснить, почему завожу дружбу с одним, а с другим нет».

Может, из-за дружбы я все никак не могу закончить. Поэтому в конце декабря 2007 года я посылаю «самые последние-распоследние» вопросы — их поменьше, но по-прежнему они направлены на выяснение, например, смысла жизни, не больше и не меньше. И Эдуард не сдается, он решил выдержать. Он размышляет с минуту и излагает мне затем свои быстрые и сжатые мысли:

«Люди живут на земле потому, что это кому-то нужно. Кому — не знаю. Может, Богу, может, космосу. Сами люди на этот вопрос не отвечают. Я тоже человек. И тоже не отвечу.

Сам я живу, чтобы спрашивать не почему, а для чего. В основе своей, наверно, для того, чтобы детей мои книги наводили на какие-нибудь хорошие мысли».

Совсем под конец Эдуард опять возвращается к рассмотрению понятия «счастье». Бывает ли у человека счастье? Возможно, иногда бывает:

«Счастлив ли я? Признаюсь, что да. Если по пунктам. Когда мне в доме подключают водопровод, я радуюсь — ведь в доме опять будет вода. Какое счастье. Раньше воду носили ведрами даже на верхние этажи. Нарубили дров и сожгли их, теперь и тепло, само собой, в дом придет. Разве это не повод для радости?..»