Андрей Трубецкой - Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.)

А тут такое... Весть, что в этот кромешный край к заключенному приехала жена — событие по тем временам редчайшее, — появление Еленки у ворот лагеря перед сотнями заключенных — все это хоть слабо, но осветило жизнь, дало какой-то проблеск верного, истинного, доброго. Это я чувствовал по многим малоприметным внешним признакам, отношению ко мне не только в бригаде.

Приезд Еленки не остался незамеченным и в поселке (вероятно, через рассказы заключенных). Спустя какое-то время на общелагерной проверке, когда всех заключенных, согнав на центральную линейку, многократно пересчитывали, ко мне подошел инженер Юшко и передал, сказав только: «Это тебе», — завернутую в бумажку маленькую фотографию иконы Владимирской Божьей Матери (она до сих пор со мной). Передал и тут же отошел. Потом при случаях я все спрашивал его: «От кого?». Юшко отмалчивался, но много позже назвал: «От Веревкиной, ссыльной, живущей в поселке».

Еще одно такого же рода воспоминание. А.В.Комаровский, живший после войны в Вильно, повез меня посмотреть местную католическую достопримечательность — Кальварию — загородный храм, где на Пасху всегда большое торжество — крестный путь Христа. Была глубокая осень, и мы попали туда довольно поздно вечером, когда сумерки сгустились настолько, что можно было рассмотреть только силуэты. Храм закрыт. Кругом тишина. Окрест никого. Обходя храм, мы заметили одинокую неподвижную фигуру, припавшую к входным вратам ... и все.

Через десять лет судьба вновь свела меня с Ваней Гутором. Встретился я с ним на конференции в Куйбышеве, где делал доклад. Иван к этому времени заведовал терапевтическим отделением городской больницы в Ульяновске. Мою фамилию он увидел в программе конференции и специально приехал в Куйбышев. С тех пор мы изредка с ним встречаемся и переписываемся. В Новогрудок он не захотел возвращаться — тяжело было, да и публика косо поглядывала.

Много лет спустя меня больно ударила лживая и грязно смакующая публикация Мирона Этлиса о нашем свидании, напечатанная в первом номере альманаха «На севере дальнем» за 1987 год (она включена в мемуары А.Санддера «Узелки на память»). Я написал письмо в редакцию с просьбой его опубликовать. Свое письмо послал и возмущенный В.П.Эфроимсон, которого я познакомил с этими гнусными «воспоминаниями» Этлиса. Редакция публиковать почему-то не захотела, а Этлис прислал извинение, сославшись на ...«аберрацию памяти» и обещав опубликовать опровержение своих же воспоминаний, добавив в конце: «Теперь, имея Ваш адрес, я смогу прислать Вам то, что предполагаю как публичное извинение». Но вот минуло уже несколько лет, а знаков этого извинения не видно.

А.Н.Несмеянов

Я возобновил знакомства с бывшими партизанами и познакомил с ними Сергея Балуева, переехавшего из Киева в Москву — он ведь заочно числился в нашем отряде. Был у Лены Потаниной, теперь Дудоровой. Она жила с мужем, маленькой дочкой и матерью все в том же доме на Донской улице. Муж ее, немногословный юрист, прочитав мое очередное заявление о пересмотре дела, коротко сказал: «Я бы реабилитировал». Побывал я и у нашего командира Владимира Константиновича. Вспомнили, как в 1949 году к ним приходила Еленка рассказать о моем аресте и как Александра Поликарповна — жена Владимира Константиновича — угощала ее в утешение пирогами.

Лену постигло тяжелое горе — скончался муж, и она долго была вдовой. Но много лет спустя вышла замуж за Костю — командира нашей маленькой группы, радисткой которой она была.

Партизаны сумели выхлопотать мне медаль «За боевые заслуги» (вместо партизанской. С развенчанием Сталина ее перестали выпускать, тле. на медали выбит его профиль). В обосновании награждения легла бумага, написанная Владимиром Константиновичем с героическим описанием моей деятельности в тылу врага. На замечание, что это не совсем так, Владимир Константинович ответил: «Ничего, так надо. Я знаю, что делаю». Позже так же была выхлопотана медаль «За победу над Германией» Сергею Балуеву.

В 1977 году скончался наш командир. Хоронил его весь завод «Манометр», где он работал начальником цеха. На похоронах Костя свел меня с седовласым, солидным мужчиной, лицо которого, побитое оспой, показалось мне знакомым. Это был Сибиряк, тот самый командир небольшой группы, которая одно время находилась вместе с отрядом Орлова в Августовской пуще. В те времена Сибиряк производил впечатление полублатного, а теперь это была, как говорится, «шишка» — член коллегии какого-то управления при СМ РСФСР — Геннадий Иванович Желваков. На поминках в клубе завода он сел радом со мной и расспрашивал, как я жил. Я показал справку о реабилитации. Геннадий внимательно ее читал и вернул со словами: «Да, тебе досталось». Как мне потом сказал Костя, Геннадий по судьбе был моим антиподом — ведал чуть ли не всеми лагерями в Якутии и только в последние годы перебрался в Москву. Любопытно, что Владимир Константинович никогда о Желвакове не вспоминал и, естественно, не встречался. Причин такой отчужденности было, по-видимому, несколько, а одна из них — работа Геннадия в тех же органах. Но вот уже несколько лет нет в живых и Геннадия...